Обратный отсчет

– Чего для-ради ты пострижена была, пошлая девка? – Царь продолжает свою нравоучительную речь, будто не слышав обличений Арины. Только голос его начинает все чаще вздрагивать и тишина вокруг становится совсем уж могильной. – Для того чтобы, Бога любя, плоть свою умертвить, от людей уйти, от наслаждений удалиться! Я тебя навек в святой обители оставил, а где нахожу?

– Ваничка, Ваничка, кинь девку медведю – он будет ей жених! – кричит Арина. В толпе украдкой переглядываются – никогда еще юродивая никого не обличала перед царем. Даже тот видимо озадачен и бросает на Арину недоверчивый взгляд.

– Говори, – царь ударяет посохом в землю, брызги грязи летят в лицо Даше. – Брюхата?!

– А брюхата, батюшка, брюхата! – радостно отвечает за Дашу Арина и вдруг, набросившись на нее, одним движением невероятно сильных рук разрывает на ней платье – от ворота до подола. – Как же ей не быть брюхатой после твоих-то молодцев?! Глянь-ко, Ваничка, на пирог с начинкой! Твои поварята начиняли, так что ж с нее спрашиваешь?

Лицо царя искажает судорога, он видимо теряется, а юродивая, поворачивая обнаженную Дашу из стороны в сторону, на всеобщее обозрение, продолжает кричать:

– Пирогов кому, пирогов сиротских да с царскою начинкою?!

– Молчи, Арина! – приказывает Иван, и его всегдашняя бледность приобретает синеватый оттенок. – Возьмите отсюда девку да под замок ее, до допроса.

– И то, Ваничка, возьми ее да кинь своим псам – коли надкусили, пущай вовсе сожрут! – заливаясь смехом, кричит юродивая, и бросает Дашу. Та торопится прикрыть наготу обрывками одежды. Ей не столько стыдно и страшно, сколько холодно – все чувства в ней, кроме самых простых, животных, как будто умерли. Она и считает себя уже мертвой и будто сквозь крышку гроба слышит выкрики юродивой, когда ее под локти стаскивают с паперти и ведут в сторону царского дворца.

Глава 11

Отделение милиции было рядом, машина приехала с поразительной оперативностью – всего через несколько минут. Куда больше времени заняла связь по мобильному телефону – Марфе долго пришлось разъяснять, где ждут машину, и Дима, нервничая, заметил, что быстрее было бы сбегать и привести милиционера самому.

– И оставить меня одну? – возмутилась она, пряча телефон.

– Труп же не на участке!

– Все равно страшно. Подкинь дров, огонь меня успокаивает. – Ее в самом деле то и дело сотрясала мелкая дрожь. Дима почувствовал это, обняв подругу, чтобы ее успокоить.

– Ты уверен, что он совсем мертв? – прошептала она, пряча лицо у него на плече. – Ты не можешь этого знать. Ты не врач.

– Будем надеяться, что он жив. – Дима гладил вздрагивающие плечи женщины. В этот миг Марфа, обычно резкая и решительная, казалась ему беспомощным ребенком. – Я ему пульс не щупал, только посмотрел в лицо, потряс за плечи… Но вид у него был…

– Прекрати! – В ее голосе звучали явные истеричные нотки, и Дима торопливо замолчал. Он не сказал Марфе ни о землисто-багровом цвете лица Бельского, ни о признаках, свидетельствующих о том, что тот захлебнулся собственной блевотиной. Бельский, разумеется, был мертв. Первым его смерть засвидетельствовал милиционер, которого Дима встретил у калитки и проводил к трупу. Марфа робко шла следом за ними, и Дима с удивлением увидел, что она с трудом сдерживает слезы. «Вот так дела! О пропавшей подружке она что-то не поплакала, а этот алкаш вызвал такой приступ сочувствия! Может, эффект внезапности…»

Труп осмотрели быстро, хватило минуты, чтобы установить – Бельского не избивали, ран на нем нет, он умер самостоятельно. Более того – его смерти, оказывается, ждали. Упитанный молодой милиционер, больше любовавшийся Марфой, чем трупом, присвистнул, узнав лежащего на земле мужчину и почти весело бросил:

– Все, конечная остановка, просьба освободить вагоны! Вот это кто!

– А он вам известен? – осторожно спросил Дима, не слишком рассчитывая, что ему ответят, однако милиционер оказался словоохотлив. Закурив в ожидании бригады медиков, он с удовольствием поведал москвичам (предварительно проверив у них документы и списав данные), что Бельского действительно хорошо знали в милиции.

– Нет, он безвредный, – отметая молчаливые вопросы, заверил молодой милиционер. – Ни драк, ни хулиганки, ни краж – этого ничего не было. В основном валялся где попало, в общественных местах. Мы таких, в общем, не подбираем, но его сестра приходила в отделение, упрашивала, чтобы мы его не бросали, забирали к себе. Боялась, что он себе что-нибудь отморозит. Мы и забирали – все-таки не бомж, наш, местный. Он проспится в камере, мы его вызовем, начнем политически прокачивать – когда, мол, Григорий Палыч, ты кончишь эту байду? А он отвечает: «Уже скоро!» Между прочим, когда он дом продал, на станции вечером такое творилось – не разгреби, подвинься. Напоил человек пятьдесят, и еще больше напоил бы, если бы мы его не прихватили – и в камеру! Сам потом благодарил – его ж могли зарезать! У него сестра деньги отняла, на гулянку кое-что отстегнула, ну, а кто-то мог подумать, что у него при себе все пятьдесят тысяч! Это вы у него дом купили, говорите? Там возни много, одно болото… Уже осушаете – я видел, это правильно. В ямах небось уже вода по пояс?