Некоторое время чиновники молчали; потом они повернулись и посмотрели друг на друга. Внезапно ни с того ни с сего они разразились смехом. Они хохотали все сильнее и сильнее, схватившись за бока, а по их щекам текли слезы.
Первым с истерией справился мэр. Взяв себя в руки, он сказал:
– Ман, ман, ман-ман.
Эта мысль мгновенно отрезвила остальных. Веселье стихло. С тревогой созерцали они далекое враждебное небо, и перед их глазами проходили события последних дней.
Наконец молодой Эрум спросил:
– Ман-ман? Ман-ман?
Несколько чиновников улыбнулись его наивности. И все же никто из них не смог ответить на этот простой, но жизненно важный вопрос. В самом деле, почему? Отважился ли кто-нибудь хотя бы предположить ответ?
Эта неопределенность не только не проливала света на прошлое, но и ставила под сомнение будущее. И если нельзя было дать правильного ответа на этот вопрос, то не иметь вообще никакого ответа было невыносимо.
Молчание затянулось, и губы молодого Эрума скривились в не по возрасту циничной усмешке. Он довольно грубо заявил:
– Ман! Ман-ман! Ман?
Его оскорбительные слова были продиктованы всего лишь поспешной жестокостью молодости; но такое заявление нельзя было оставить без внимания. И почтенный первый ольдермен выступил вперед, чтобы попробовать дать ответ.
– Ман ман, ман-ман, – сказал старик с обезоруживающей простотой. – Ман ман ман-ман? Ман ман-ман-ман. Ман ман ман: ман ман. Ман, ман ман ман-ман ман ман. Ман-ман? Ман ман ман ман!
Вера, прозвучавшая в этих словах, тронула Эрума до глубины души. Его глаза неожиданно наполнились слезами. Позабыв об условностях, он поднял лицо к небу, сжал руку в кулак и прокричал:
– Ман! Ман! Ман-ман!
Невозмутимо улыбаясь, старик ольдермен тихо прошептал:
– Ман-ман-ман, ман, ман-ман.
Как ни странно, эти слова и были правильным ответом на вопрос Эрума. Но эта удивительная правда была такой страшной, что, пожалуй, даже к лучшему, что, кроме них, никто ничего не слышал.
РАЗДВОЕНИЕ ЛИЧНОСТИ
Эверетт Бартолд застраховал свою жизнь. Но сперва он поднатаскался в страховом деле, уделив особое внимание разделам: «Нарушение договорных обязательств», «Умышленное искажение фактов», «Мошенничество во времени» и «Выплата страховых премий».
Прежде чем оформлять полис, Бартолд посоветовался с женой. У Мэвис Бартолд – худощавой, красивой, нервной женщины – повадки были вкрадчивые, кошачьи.
– Ничего не выйдет, – тотчас же заявила она.
– Дело верное, – возразил Бартолд.
– Тебя упрячут под замок, а ключ забросят подальше.
– Никогда в жизни. Все будет разыграно как по нотам, лишь бы ты не подвела.
– Меня привлекут как соучастницу, – сообразила жена. – Нет уж, уволь.
– Дорогая, насколько мне помнится, тебе давно нужно манто из натурального мексиканского эскарта.
Глаза Мэвис блеснули, супруг нащупал уязвимое место.
– И мне пришло в голову, – без нажима продолжал Бартолд, – что ты бы получила удовольствие от гардероба «Летти Дет», ожерелья из руумов, виллы на Венерианской Ривьере и…
– Хватит, дорогой!
Миссис Бартолд давно подозревала, что в этом тщедушном теле бьется отважное сердце. Бартолд был приземист, начинал лысеть, отнюдь не поражал красотой, глаза его кротко смотрели из-под роговых очков. Однако душе его впору было обитать в мускулистом теле какого-нибудь пирата.
Бартолд занялся последними приготовлениями. Он пошел в лавочку, где рекламировались одни товары, а продавались другие. Он оставил там несколько тысяч долларов и ушел, крепко сжимая в руке коричневый чемоданчик.
Бартолд сдал чемоданчик в камеру хранения, собрался с духом и предстал перед служащими корпорации «Межвременная Страховка».
Целый день его выстукивали и выслушивали врачи. Он заполнил кучу бланков, и, наконец, его привели в кабинет окружного директора мистера Гринза.
Гринз оказался рослым приветливым человеком. Он быстро прочел заявление Бартолда и кивнул.
– Отлично, отлично, – сказал он. – Все как будто в порядке.
– Кажется, да, – ответил Бартолд, несколько месяцев подряд изучавший стандартный бланк фирмы.
– Выписываем полис на страхование жизни, – пояснил мистер Гринз. – Длительность жизни измеряется исключительно в единицах субъективного физиологического времени. Полис служит гарантией на протяжении 1000 лет по обе стороны Настоящего. Но не дальше.
– Мне и в голову не пришло бы забраться дальше, – вставил Бартолд.