Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет

– Ай, профессор, перестаньте. – Кудияров сморщился и опять громко рыгнул. – Слишком мало времени у нас для пустых разговоров. Груша написала чистую правду, хотя, должен признаться, ей это далось ценой жесточайших нравственных мук. Раненого вашего уже взяли. Он во всем сознался, и вам предстоит очная ставка. Поскольку человек этот является злейшим врагом советской власти, вам и вашей драгоценной Танечке расстрела не избежать.

«Кажется, опять блеф, – со странным спокойствием подумал Михаил Владимирович, – вряд ли им удалось поймать моего старика. Если бы он сейчас был у них, Петя непременно предъявил бы мне его нынешнюю фотографию. Да и не дастся им больше казачий есаул Пищик Василий Кондратьевич. Его теперь узнать нельзя, тем более поймать».

– Очная ставка? Что ж, отлично. Если речь идет действительно об Осипове Иване Архиповиче, я буду весьма рад. Я как раз хотел осмотреть этого больного. Ранения были очень уж тяжелые.

– Еще бы не тяжелые, – Кудияров криво усмехнулся. – Пищика приговорили к расстрелу, и приговор был приведен в исполнение.

– Григорий Всеволодович, тут или путаница, или мистика какая-то. Мы, вероятно, говорим о разных людях. Никакого Пищика я не знаю. Если человека расстреляли в ЧК, вряд ли он мог после этого оказаться у меня в больнице. Осипова помню. Ужасная история, впрочем, вполне в духе времени. Бандиты напали ночью на беззащитного старика, пырнули ножом в живот, отняли мешок сухарей.

В дверь постучали.

– Откройте, – сказал Кудияров, опять лег, накрылся с головой пледом.

Горничная принесла кипяток. Михаил Владимирович ополоснул заварной чайник, насыпал сушеную ромашку.

– Вы никогда не лезли в политику и правильно делали, – донесся до него слабый голос чекиста, – но сейчас вы вляпались в очень серьезную историю. Есаул Пищик деникинский связной. Он шел в московское отделение Национального центра. Но на конспиративной квартире нарвался на засаду.

Михаил Владимирович накрыл чайник полотенцем, сел в кресло, закурил папиросу.

– Что же вы мучаете себя, Григорий Всеволодович? Вам сейчас плохо, живот болит, вы бы полежали тихо, молча, с закрытыми глазами. Скоро вернется Петя, процедуры предстоят неприятные. Отдохните пока. Все равно от разговора мало толку. Вы пытаетесь что-то мне сказать, но внятно и связно говорить не можете. Еще бы, при такой боли голова работает скверно, мысли путаются.

– Да, мне тяжело говорить, вы правы. Тем более тяжело, что вы не желаете понять всю серьезность вашего положения. Вы и ваша дочь виновны в укрывательстве опаснейшего преступника, злейшего врага советской власти. Вас обоих полагается расстрелять. Пока об этом известно только мне и Петьке. Я готов гарантировать вам жизнь и свободу, но с одним условием. Вы дадите мне ваш эликсир.

«Вот оно что, – подумал профессор, – странно, как я сразу не догадался. Нет, я знал, конечно, ради чего меня так обхаживали, кормили икрой, но трудно было представить, что у этого хитрого ворюги в голове такая детская белиберда. Эликсир ему подавай, сию минуту, в готовом виде! Выпьет и обернется добрым молодцем лет восемнадцати, без единого седого волоса, без радикулита, геморроя, хронического панкреатита».

– Григорий Всеволодович, ну вы же взрослый, образованный человек. Выпейте-ка ромашки и успокойтесь. Нет у меня никакого эликсира. Его вообще нет и быть не может. Это миф, мечта, звук пустой.

В дверь опять постучали. Вернулся Петя. Под мышкой он держал кружку Эсмарха. За спиной у него стояла хмурая белесая барышня в красной косынке. Петя представил ее.

– Товарищ Бочкова, медицинская сестра.

Михаил Владимирович облегченно вздохнул про себя. Разговор откладывался по крайней мере часа на два.

Глава тринадцатая

Москва, 2007

Петр Борисович Кольт с завистью смотрел, как легко летают костлявые стариковские пальцы по клавиатуре компьютера, как заполняют экран строчки. Вот уже минут сорок Агапкин писал что-то, без передышки, не отрывая глаз от экрана, рук от клавиатуры.

Кольт успел выпить две чашки кофе, выкурить три сигареты, поговорить по телефону, почесать лысое пятнистое пузо Адама, который был сегодня как-то особенно нежен с Петром Борисовичем, терся ушами об его ногу, поскуливал, тявкал, требуя внимания, ласки, даже пытался играть.

– Вот и поиграй, кинь ему мячик, – сказал старик, не поворачивая головы, – ему скучно, тебе тоже. Развлекайте друг друга, а мне дайте дописать страницу.