В тени горностаевой мантии

– Ладно, ладно, все знают, какой вы известный flatteur и lovelase <Льстец и ловелас (фр..).>... Но я к вам по делу и за помощью.

– Боже мой, сделайте милость, поведайте. За счастье почту и в лепешку расшибусь, чтобы угодить вашему превосходительству...

– Ну, такой жертвы от вашего сиятельства я не потребую. А расскажите-ка вы мне про своего prot?g?...

– Свет очей моих, Анна Степановна, да какой такой протеж у меня быть-то может? Свят, свят. Оборони Господь от недостойных...

– Ну, почему же от недостойных? О таковых я бы и сама все знала и не спрашивала. А тут не по своему хотению да любопытству...

– А что, али смена караулу пришла? Красный-то кафтанчик, Мамона прегордый али съехал?

– Полно, Николай Иванович, поранее меня все сами изволите знать. Зачем спрашиваете...

– Ну да, ну да... Конечно, хотя ранее вас, ласточка вы сизокрылая, никто ничего не вызнает.

– Пусть так, ваше сиятельство. Не стану спорить. Мы ведь с вами знаем, кто чего стоит. Я нонче к вам с открытой душою, будьте и вы откровенны...

– Ага, ага. Я-то ведь вот он, весь как на ладошке, простота. – Он еще что-то пробормотал про себя, но Анна, обладавшая весьма тонким слухом, который еще обострялся в минуты возбуждения, разобрала: «Слава тебе Господи, стало быть, клюнуло». Она подумала: «Правильно Анна-то Никитична к его сиятельству направила. Вон оно из чьего гнезда птенчик-то выпорхнул. Про сие в герольдмейстерской не расскажут».

Между тем Николай Иванович, очевидно, перебрав в уме возможные варианты, решил, что с Протасихой он может особливо не скрытничать.

– А я, матушка вы моя, намедни думаю, что это грустна-то так лебедушка наша белая. Кругом молоды мужчины вьюнами вьются, а она и не глядит ни на кого. Глазки заплаканы. Его светлость из Преображенского полка отставного секунд-майора прислал. Видный мужчина секунд-майор Казаринов. Да только...

– Только секунд-майоры, вы хотите сказать, у нас уже бывали?

– Вот-вот, радость вы моя, Анна Степановна, именно уже бывали. Да и возрастом секунд-майор уже за тридцать, чай, а?

– Да. Ему уже минуло тридцать три.

– Вот-вот, вы, как всегда все до точности... Спасителя нашего года, так пущай и пострадает. – И Салтыков снова захихикал, глядя в глаза Анне. Она взгляд выдержала. – А ведь были и другие кандидаты, а?..

«Интересно, насколько же старый потатчик в курсе дела сего? – подумала Анна. – Нет ли и возле меня какого соглядатая? Неужто Дуняшу перекупил?.. Нет, вряд ли, скуп больно...»

Салтыков же, в восторге от того, что узнал о внимании императрицы к его ставленнику, продолжал:

– А разве там один Казаринов был?.. Безбородко-то, как родного, Милорадовича вперед продвигает. Курляндец Менгден хвостом метет...

«О! – простонала про себя фрейлина. – Много старая лиса вызнал. Очень много. Али я неосторожна стала?.. – Государыня ведь тоже не вечна, особливо при нонешней-то жизни. Все эти юнцы-офицерики... Самой-то уж за шесть десятков перевалило. И никакой кофей, никакой лед к щекам более не помогает. Потучнела. Телом стала рыхла. Ноги болят, пухнут... Полюбила тепло винцо, а оттого лик стал багров, губы синюшны. – В голову ей, ни с того ни с сего, пришла мысль о своем возрасте, тоже ведь за сорок. – Партия так и не составилась. Что далее-то будет?» Набежали слезы. Ей стало вдруг так жалко и государыню, и себя! Она опустила глаза долу, сморгнула. Но тут, слава богу, граф перешел к делу.

Узнав о том, что Платону Зубову едва минуло двадцать два, и слушая подробную его биографию и всю генеалогию зубовского семейства, фрейлина не могла отделаться от беспокойного чувства. Почему императрица выбирает все более и более молодых, незрелых офицеров, все ли с нею в порядке? – «Может, сходить к Роджерсону? Ведь уж сколько раз выручал... – За годы знакомства и тайного сотрудничества у нее с молчаливым шотландцем установились вполне доверительные отношения. – Вдруг что присоветует... Но это потом, пока же надобно запомнить все, что говорил Салтыков»...

Николай Иванович повествовал долго и подробно. Своего протеже он знал, как облупленного, и Анне на сей раз не пришлось обращаться в герольдию. Однако, прежде чем докладывать государыне, фрейлина выбрала свободный часок и незаметно перебежала в отдельный домик, где в одиночестве, с таким же как и сам молчаливым лакеем, жил лейб-медик...

Коверкая французские слова, перемежая их русскими и латынью, доктор Роджерсон уверил Анну, что ее беспокойство по поводу любострастия императрицы к молоденьким офицерам напрасно. Из беседы Анна поняла, что явление это естественное и известно с древнейших времен. Роджерсон с удовольствием рассказал ей о традициях, существовавших в Древней Греции. Там в те времена просто процветал содомский грех. И сие не токмо не осуждалось, но даже приветствовалось и входило в систему воспитания. Греки считали, что такая связь способствует передаче лучших черт и личного опыта от учителя к ученику.