Коронация, или Последний из романов

– Я знаю, – лихорадочным шепотом заговорила Ксения Георгиевна, зябко обхватив себя за плечи. – Всё это неправда. Он не мог совершить кражу. И ты, Афанасий, тоже на такое не способен. Я обо всем догадалась. Вы хотите спасти Мику. Я не прошу рассказывать, что именно вы задумали. Скажи только – я правильно догадалась?

– Да.

Она и в самом деле меня больше ни о чем не спрашивала. Опустилась на колени перед иконой и стала класть земные поклоны. Я никогда раньше не видел, чтоб ее высочество проявляла такую набожность, даже в детстве. Кажется, она еще и что-то шептала – вероятно, молитву, но слов было не разобрать.

Ксения Георгиевна молилась невыносимо долго. Полагаю, никак не менее получаса. А я стоял и ждал. Только убрал бутылку виски в саквояж. Не оставлять же ее было в комнате великой княжны?

Лишь когда в доме все стихло и из парка, громко переговариваясь, вернулись преследователи, ее высочество поднялась с колен. Подошла к секретеру, зазвенела там чем-то, а потом подозвала меня.

– Держи, Афанасий. Вам понадобятся деньги. У меня нет, сам знаешь. Но вот опаловые серьги и бриллиантовая брошь. Они мои собственные, не фамильные. Эти вещи можно продать. Наверное, они стоят много.

Я попытался возражать, но она и слушать не стала. Чтобы не ввязываться в долгий спор, который сейчас был бы совсем не ко времени, я взял драгоценности, твердо пообещав себе, что верну их ее высочеству в целости и сохранности.

Затем Ксения Георгиевна вынула из шкафа длинный шелковый кушак от китайского халата.

– Привяжи это к шпингалету и спускайся. До земли он не достанет, придется прыгать. Но ведь ты храбрый, ты не побоишься. Храни тебя Господь.

Она перекрестила меня и вдруг поцеловала в щеку – я даже растерялся. И, верно от растерянности, спросил:

– Не передать ли что-нибудь господину Фандорину?

– Что я его люблю, – коротко ответила ее высочество и подтолкнула меня к окну.

До земли я добрался без членовредительства. Парк преодолел тоже без приключений. У ограды, за которой располагалась Большая Калужская улица, почти пустая в этот вечерний час, остановился. Выждал, когда поблизости не будет прохожих, и очень ловко перебрался на ту сторону – в искусстве лазания через заборы я определенно добился немалых успехов.

Однако как действовать дальше, было неясно. Денег у меня так и не появилось, даже извозчика не наймешь. И куда, собственно, ехать?

Я остановился в нерешительности.

По улице брел мальчишка-газетчик. Совсем еще недоросток, лет девяти. Кричал что было мочи, хотя покупать его товар здесь вроде бы было некому:

– Свежий «Грошик»! Газета «Грошик»! Газета объявлений! Кому кавалера, а кому неве-есту! Кому квартеру, а кому хорошее ме-есто!

Я встрепенулся, вспомнив о пари с Фандориным. Зашарил по карманам в надежде отыскать завалявшийся медный грош или копейку. За подкладкой лежало что-то круглое, плоское. Старинная серебряная монетка, петровский алтын.

Ну да ничего, авось в темноте не заметит.

Я подозвал газетчика, выдернул у него из сумки сложенный листок, кинул в кружку серебро – зазвенело не хуже, чем медь. Мальчишка как ни в чем не бывало поплелся дальше, выкрикивая свои неуклюжие вирши.

Подойдя к фонарю, я развернул серую бумагу.

И увидел – на первой же полосе, прямо посередине, вершковыми буквами:

Мой орел! Алмаз мой яхонтовый! Прощаю. Люблю. Жду весточки.

Твоя Линда.

Пиши на Почтамт, предъявителю казначейского билета № 137078859

Оно, то самое! Никаких сомнений! И ведь как ловко составлено – никому постороннему, кто про алмаз и обмен не знает, и в голову не придет!

Но увидит ли Фандорин эту газету? Как ему сообщить? Где его теперь искать? Вот незадача!

– Ну как? – раздался из темноты знакомый голос. – Вот что значит н-настоящая любовь. Это страстное объявление напечатано во всех вечерних газетах.

Я обернулся, потрясенный такой счастливой встречей.

– Ну что вы, Зюкин, так удивились? Ведь ясно было, что, если вы сумеете выбраться из дому, то полезете через ограду. Я т-только не знал, в каком именно месте. Пришлось ангажировать четырех газетчиков, чтобы разгуливали вдоль забора и погромче выкрикивали про частные объявления. Вы непременно должны были клюнуть. Всё, Зюкин, пари вы проиграли. Плакали ваши замечательные подусники с бакенбардами.

17 мая

Из зеркала на меня смотрела одутловатая, пухлогубая физиономия с намечающимся двойным подбородком и противоестественно белыми щеками. Лишившись усов, расчесанных бакенбардов и пышных подусников, мое лицо словно бы вынырнуло из-за облака или из тумана и предстало передо мной голым, очевидным и незащищенным. Я был потрясен этим зрелищем – казалось, я вижу самого себя впервые. В каком-то романе я читал, что человек по мере прожитых лет постепенно создает собственный автопортрет, нанося на гладкий холст своей доставшейся от рождения парсуны узор из морщин, складок, вмятин и выпуклостей. Как известно, морщины могут быть умными и глупыми, добрыми и злыми, веселыми и печальными. И под воздействием этого рисунка, наносимого самой жизнью, одни с годами становятся красивее, а другие уродливее.