В увлекательном, захватывающем повествовании разворачивается красивая и...
Я кивнул:
– То есть, если придется выбирать между жизнью его высочества и бриллиантом…
– Вот именно.
– Но как можно быть уверенным, что «Орлов» не достанется доктору? Разве госпожа Деклик сможет ему помешать? И потом, вы сами говорите, подземные ходы…
– Я поставил Линду условие, переданное Эмилией еще позавчера. Поскольку речь идет не об обычной драгоценности, а о священной реликвии, б-бриллиант не может быть доверен слабой женщине. Гувернантку будет сопровождать хранитель. Один, без оружия, так что нападения Линду можно не опасаться…
– Кто же этот хранитель?
– Я, – грустно молвил Фандорин. – Хорошо было придумано, правда?
– И что же?
– Ничего не вышло. Я загримировался старым, сутулым камер-лакеем, да, видно, недостаточно тщательно. Мы с Эмилией больше часа простояли в Храме. К нам никто не подошел. А позавчера, когда она была одна, никаких затруднений не возникло. Снова записка, закрытая карета в одном из ближних п-переулков, и так далее. Вчера же мы прождали до четверти седьмого и вернулись обратно не солоно хлебавши.
– Неужто Линд отказался от обмена? – упавшим голосом спросил я.
– Как бы не так. В Эрмитаже нас поджидало письмо, доставленное прежним порядком – через почтальона, но без штемпеля. Вот, п-прочтите, тем более что это имеет самое непосредственное отношение к вашей персоне.
Я настороженно взял листок, от которого едва уловимо веяло ароматом духов.
– «Граф Эссекс»?
– Он самый. Да вы ч-читайте, читайте.
«Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации», – прочел я первую французскую фразу, и у меня всё поплыло перед глазами. Неужто..?
Но нет, моя радость была преждевременной. Похлопав ресницами, чтобы разогнать туман, я прочитал записку до конца:
Я решил сделать династии Романовых щедрый подарок к коронации. Цена подарку – миллион. Ведь именно в эту сумму оценивается обговоренный ежедневный взнос за «Орлова», любезно одолженного мною российской монархии. Итак, можете владеть камнем еще один день, и совершенно бесплатно. В конце концов, омрачать вам такой торжественный день с моей стороны было бы по меньшей степени неучтиво.
Мы совершим нашу маленькую трансакцию завтра. Пусть гувернантка будет в соборе в семь часов вечера. Я понимаю ваше нежелание доверять этой женщине такое сокровище и не возражаю против одного сопровождающего. Однако это должен быть человек, которого я знаю, а именно – месье Собачьи Бакенбарды.
Искренне ваш,
доктор Линд.
Сердце у меня заколотилось часто-часто.
– Так вот почему вы мне все это рассказываете?
– Да. – Фандорин испытующе посмотрел мне в глаза. – Я хочу просить вас, Афанасий Степанович, принять участие в этом опасном деле. Вы не полицейский агент и не военный, вы не обязаны рисковать жизнью ради г-государственных интересов, однако обстоятельства складываются так, что без вашей помощи…
– Я согласен, – перебил его я.
В этот миг мне совсем не было страшно. Я думал только об одном: мы с Эмилией будем вместе. Кажется, именно тогда я впервые мысленно назвал мадемуазель по имени.
После недолгой паузы Эраст Петрович поднялся.
– Тогда отдыхайте, у вас усталый вид. В десять часов будьте в г-гостиной. Я проведу с вами и Эмилией инструктаж.
Позднее солнце нагрело бархатные шторы, и от этого в затененной гостиной явственно запахло пылью. С бархатом вечно трудности – такой уж это материал: если провисит годами без регулярной стирки, как, например, здесь, в Эрмитаже, то въевшуюся намертво пыль до конца уже не вычистишь. Я мысленно пометил себе сегодня же распорядиться о замене занавесей. Если, конечно, вернусь с операции живым.
А благополучный исход затеваемого мероприятия представлялся мне весьма сомнительным. На последнем – надо полагать, уже самом последнем совещании – присутствовали лишь те, кто непосредственно участвовал в операции: мы с мадемуазель, господин Фандорин и два полковника, Карнович и Ласовский, державшиеся тише воды, ниже травы и внимавшие Эрасту Петровичу с подчеркнутым почтением, уж не знаю, подлинным или фальшивым.
На широком столе была разложена схема местности меж Новодевичьим монастырем и Новодевичьей набережной, причем исполненная честь по чести, не так, как давеча, на клеенке. Заштрихованными кружками были отмечены тайные пикеты, окружавшие пустырь со всех сторон: старший агент (Фандорин назвал его фамилию – Кузякин) в дупле старого дуба на углу Вселенского сквера; шестеро «служителей» в бараке Детской клиники, что выходила окнами на пруд; одиннадцать «монахов» на стене монастыря; семеро «лодочников» и «бакенщиков» на реке; один под видом торговки на выезде с Погодинской улицы; трое «нищих» у ворот монастыря; двое «рыбаков» на пруду – эти ближе всего, итого в первом кольце оцепления расположился тридцать один агент.