Робинзон в русском лесу

— Полноте, Сергей Александрович, — говорил он сквозь слезы, — ведь не на век мы прощаемся. Через неделю свидимся, а там что Бог даст.

Я взял с него слово быть очень осторожным, и мы отправились.

Федор Федорович шел впереди, часто поглядывая то на карту, то на компас. До начала сумерек мы действительно добрались до какой-то деревни.

Встретивших нас крестьян очень удивлял мой волчий наряд, а рассказ о моей жизни в лесу, видимо, внушал им участие и, право, не знаю, это ли чувство, или громкое покрикивание лесничего заставило их очень быстро снарядить для нас крытые сани, тройку бодрых лошадей и лихого кучера. Мы тотчас же отправились в путь, три раза ночью меняли лошадей и на рассвете въехали в наше село.

Оно во многом переменилось, но я тотчас узнал его, отчасти по сильному биению моего сердца.

Федор Федорович сказал, что мое внезапное появление, да еще в волчьем костюме, может слишком сильно взволновать моих родителей, а в особенности мать. Поэтому мы не подъехали к дому, а остановились у конторы и вошли туда.

Федор Федорович послал сказать отцу, что приехал инженер и желает видеть его по очень важному делу. Меня спрятали в большой шкаф с бумагами.

Вскоре вошел отец. Я смотрел на него сквозь замочную скважину. Он очень постарел, в черных волосах его блестело много седых волос.

— Что это вам вздумалось не ко мне в дом, а забраться сюда? — приветливо спросил он Федора Федоровича, пожимая ему руку.

— Александр Васильевич, — просто сказал он, — что сказали бы вы, если бы кто-нибудь нашел вашего Сережу?

— Я этому не поверил бы, — спокойно ответил отец. — Он пропал очень давно, я употребил все средства разыскать его — и все напрасно.

— А если он здесь? — настойчиво и радостно допрашивал Федор Федорович.

— Это быть не может! Где он? — дрогнувшим голосом сказал отец.

Я не выдержал, забыв все, выскочил из шкафа, бросился к нему на шею. Он обхватил меня руками, поднял как ребенка, несмотря на мои семнадцать лет, только один раз глянул мне в лицо и, не говоря ни слова, понес в другую комнату, которая называлась «хозяйским кабинетом».

Там он посадил меня на диван, обнял, целовал и плакал.

— Ну, слава Богу, — прошептал он наконец. — Надо сказать матери. А чуть было ты не убил ее, бедную. Сергей, грех тебе. Ну, да Бог простит! Спасибо, что воротился. А вырос-то как! Да и каким медведем нарядился.

Теперь только я понял, как глубоко и нежно любил меня мой всегда суровый и занятой отец.

Несколько успокоившись, мы вышли в контору, Федор Федорович коротко рассказал отцу все, что узнал обо мне.

— Ну, а где же тот чудак, твой Вася? — спросил отец.

— Остался пока в лесу, — ответил я. — Он просил передать его отцу поклон и выпросить за него прощение.

— Нужно будет его оттуда достать поскорее. Иван без памяти обрадуется. Ну, да об этом после; теперь пойду к матери, а тебе пришлю сюда сестер, чаю и завтрак. Извините, господа, — раскланялся он с инженером и лесничим.

Прибежали сестры. Они действительно были теперь почти взрослые девушки. Старшую я даже не узнал. Несколько минут мы дичились друг друга, но вот принесли чай и завтрак, и при умном содействии Федора Федоровича завязался общий разговор. Они то угощали, то расспрашивали меня. Я, разумеется, отвечал очень охотно. Через полчаса добрые сестренки целовали и обнимали меня, слушая рассказ о моих трудах и лишениях, а младшая расходилась до того, что надела на голову мою грубую тапку, схватила линейку и стала представлять, как убила бы любого волка и медведя.

Наконец вошел отец. Глаза его покраснели от слез, но лицо было счастливое, светлое.

— Ну, Сергей, я предупредил мать, пойдем к ней. А вы, молодые хозяйки, останьтесь здесь, займите пока гостей.

Я не стану описывать своей встречи с матерью, потому что разве можно рассказать словами то, что чувствует человек, снова найдя лучшее украшение лучшей поры своей жизни? Я думал, что уже никогда не увижу ее, а вот она была возле меня, живая и здоровая, по-прежнему ласковая и нежная. Она плакала вместе со мной, она обнимала и целовала меня!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Возвращение к прежней жизни. Заключение

Мой волчий костюм очень поражал мать, и добрая няня разыскала платье брата Анатолия, который из него вырос. Меня подстригли, вымыли, переодели, и я опять принял вид цивилизованного человека. Впрочем, руки мои долго не могли освободиться от загрубевшей кожи и глубоких шрамов.