Как я продавал виагру

Умный парень был бы готов к такому вопросу. Он заранее отрепетировал бы свой ответ и нашел бы идеальный вариант. Но это был не мой случай.

Я не знаю.

Не знаешь?

Мне до сих пор становится не по себе, когда я думаю, с каким потерянным видом он повернулся к маме, чтобы сказать: «Он не знает». Тут возникла пауза. Возможно, отец в это время глотал нитроглицерин, опасаясь второго сердечного приступа.

— Ты не знаешь? Ты только что принял самое важное решение в своей долбаной жизни, но не знаешь, что делать дальше!

Самое время было сказать отцу что-нибудь обнадеживающее, дать ему понять, что я принимал это решение как разумный взрослый человек после основательного анализа всех «за» и «против».

— Черт возьми, папа, что ты так переживаешь? Все это ерунда.

Но мои слова его почему-то не успокоили.

— Я… я я больше не могу говорить с тобой. Я бы

сказал тебе: «Надеюсь, ты знаешь, что делаешь», но, ха-ха, ты уже довольно ясно дал понять, что ни хрена ты не знаешь. Все, можешь теперь говорить со своей матерью.

Я чуть не заплакал от благодарности. Сейчас мама подойдет к телефону! Она-то уж поймет мои чувства. Она оценит мой порыв и не станет ругать за то, что я действовал неосмотрительно. Мама все уладит.

Ты и вправду не знаешь, что будешь теперь делать?

О, все будет в порядке, мама. Не беспокойся. Я думаю, пусть все идет своим чередом и как-нибудь само собой образуется.

Не вдаваясь в нудные пошловатые объяснения, достаточно сказать, что большинство матерей (а мою в особенности) позиция типа «авось все образуется», мягко говоря, не устраивает. Матери любят, когда известен конкретный план действий и пункт назначения.

К счастью, единственное, что у меня было, — это как раз пункт назначения. Возможно, я не имел ни малейшего представления о том, чем буду заниматься, но зато уж точно знал, куда в ближайшее время направлюсь: в Чикаго, где живет моя любимая девушка Кэти.

По правде говоря, это было единственное, в чем я вообще был уверен. Я был по уши влюблен и обещал, даже гарантировал ей, что перееду в Чикаго, вот только в июне погощу в родительском доме (в сорока пяти минутах езды к северу от Нью-Йорка) и как следует отдохну.

У отца, увы, были на мой счет другие планы. На участке выросла трава по колено. К тому же нужно было покрасить столовую и убрать листья, оставшиеся с прошлой осени.

— А почему траву не может скосить Патрик? Я ведь делал это в свое время, — захныкал я, имея в виду своего брата-подростка.

Отец помотал головой:

— У него аллергия на траву.

— Аллергия на траву? Папа, да он же играет в футбол!

Тем летом мне не особенно везло в спорах, но в работе у меня, официально безработного, недостатка не было. Я по полной программе косил, красил, орудовал граблями… И все это вдобавок к ежедневной порции тычков от отца из-за того, что у меня нет цели в жизни и я, бесстыдник этакий, сижу на шее у родителей.

Папа не испытывал особой радости по поводу того, что его старший сын, детина двадцати пяти лет, дрыхнет после одиннадцати часов утра в окружении спортивных и рекламных плакатов (наследие моих школьных увлечений), до сих пор украшавших стены моей спальни. Из-за своего вялого поведения я явно не был достойным примером для подражания в глазах младшего брата и сестры, а отец хотел от меня именно этого. Каждое утро, прежде чем отправиться в душ, он приходил ко мне в комнату и расшатывал мою постель с такой силой, что пробудила бы, наверное, даже из комы. Через двадцать минут, собираясь уходить на работу, он с грохотом открывал мою дверь, включал свет и начинал утреннее «тонизирующее внушение».

— Эй, краса и гордость американской армии, как насчет того, чтобы заняться сегодня поисками работы? — начинал, бывало, он, не дожидаясь ответа. — Ты здесь уже три недели, а до сих пор не сходил ни на одно собеседование. Я слышал, «Макдоналдс» сейчас набирает людей: нескучно, хорошая компания и вдоволь еды. Хотя бы покоси этот черт-о-о-в газо-о-н! Хорош-о-о?

Отец двадцать пять лет назад уехал из Бронкса, но до сих пор говорил с сильным южным акцентом.

В завершение всего, направляясь к выходу, мой любящий отец срывал с меня одеяло. Затем он отбывал на работу и по пути, думается мне, срывал злость на всем, что движется. Свет в моей комнате он, разумеется, оставлял. За этот месяц я открыл в себе способности, о которых раньше и не догадывался: оказалось, я вполне могу спать, дрожа от холода и плотно зажмурив глаза, чтобы не мешал свет.