Ботфорты капитана Штормштиля

Когда у человека столько событий, ему необходим собеседник, которому можно рассказать все. До самого донышка. Такого собеседника у Тошки не было. Хорошо бы рассказать о переписке со Штормштилем Кло. Только она поймет его, потому что тоже любит подставлять лицо южному ветру и ловить запахи далеких стран и обрывки не досказанных кем-то удивительных историй.

Но нельзя же прямо так подойти и сказать ей:

— Знаешь, Таня, я выдумал себе взрослого друга, который, в отличие от других взрослых людей, все понимает и вообще на равных со мной. Я написал ему. И представляешь — он ответил! Как это случилось, ума не приложу. Вот его послания…

И тут выяснилось бы, что Тошка знает все о капитане Борисове. И о письмах, которые Кло посылает отцу. И о том, что Тошка тоже ждет капитана и верит в его возвращение. Дальше больше — пришлось бы сознаться и в том, что он знает все о ее деде, и о Дурмишхане, и о дочери комиссара Михаила Таранца. Это, конечно же, не кто иная, как Женщина с Грустными Глазами.

Как расскажешь все это Кло? Нет! Нельзя рассказывать о Штормштиле. Никак нельзя!..

И в то же время вся эта история уже не помещается в Тошке, ему нужны, ну просто необходимы единомышленники. Не может же человек тринадцати лет от роду держать все в себе, словно в глиняной копилке.

Однажды он чуть было не проболтался отцу. Начал так, между прочим, издалека. Отец сидел за своим письменным столом, листал какие-то скучные бумажки. Свет лампы падал на утыканную белыми рычажками грудь арифмометра, на пальцы отца, сжимающие авторучку. Она парила над бумажками, потом стремительно падала, впиваясь пером в какую-нибудь зазевавшуюся цифру. Зловеще начинал жужжать арифмометр, со звоном выбрасывая в окошечки единицы, десятки и сотни. Потом начинали метаться костяшки счетов. А перо все прижимало цифру к бумаге, и было ясно, что дело ее дрянь, наверняка эту неправильную цифру, долго укрывавшую ошибку, безжалостно вычеркнут и впишут другую, правильную. Тошка долго присматривался к почерку отца. Высокие, островатые буквы. И наклон чуть вправо. Только слова какие-то неинтересные:

«В соответствии с вышеприведенными результатами произведенной проверки пролонгирование нижеперечисленных…»

И цифры, цифры, цифры… В общем, все совсем не похожее на письма капитана Штормштиля.

— Ты что трешься тут? — Отец глянул на Тошку сквозь толстые стекла очков. — Небось нашкодничал опять и теперь подготавливаешь почву для покаяния. Так, что ли?

— Нет. Я не нашкодничал. Я хочу рассказать тебе коечто…

— О Пепино-Ягуаре по кличке Фаралетто?

— Наоборот, он по кличке был Пепино-Ягуар. Но я не о нем… Ты знаешь, есть такой капитан…

— Он объездил много стран… — перебил его отец. — Послушай, Антон, ты бы лучше Тургенева почитал, «Бежин луг…»

— Тем более что у него уже вторая тройка по литературе, — вмешалась мама. — И по математике тоже тройка. У меня просто руки опускаются, четверть только началась!..

— Я исправлю… — начал было Тошка.

— Там у него никогда не появлялись тройки, ничего не слушая, продолжала мама. «Там» — это значило в Нефтегорске. Там все, по маминому мнению, было лучше и спокойнее. — Он совсем отбился от рук. Эти уличные знакомства! Улица погубит его! А у меня сердце…

Тошку выставили за дверь. Семейный совет продолжался полушепотом.

— Надо, чтобы он больше читал классиков. Меня вот воспитывали на классиках. — Это говорил папа.

— Надо полностью компенсировать влияние улицы. В конце концов он начнет курить! — Это, конечно, мама. — Он стал каждый день мыть шею и причесываться!

— Это разве тоже плохо? — спросил папа.

— Это значит, что он влюблен! — ответила мама. — В тринадцать лет мальчишки только в том случае добровольно моют шею, когда они влюблены! Ты что, себя не помнишь!

Папа, конечно, не помнил. Он опять начал что-то про Тургенева. Но Тошка уже не слушал. Он и вправду каждый день мыл шею. И дважды причесывался. Раньше этого с ним не случалось. Во всяком случае, так часто.

Тошка сидел у окна. Смотрел, как по черному стеклу торопливо сбегают дождевые капли, оставляя за собой дрожащие серебряные дорожки. За дверью мама с папой продолжали шептаться. В порту призывно гудели пароходы. Тошкино сердце билось часто и гулко…

Глава 15. Оришаури, зеленый луч и Ника Королихин

Бобоську Тошка не застал. В красильне был только Сушеный Логарифм да еще спал на груде пустых мешков пьяный глухонемой.