После смерти матери молодая преподавательница английского языка Зоя...
– Хороший п-план. И риск вполне умеренный.
Фандорина сейчас одолевали чувства посильнее страха.
Грядущая операция, риск, пальба – всё это было пустяками по сравнению с тяжестью, которая навалилась на Эраста Петровича: вторжение боевиков не куда-нибудь, а именно в шестой номер, могло иметь только одно объяснение…
– Имеется предложение, – сказал князь, выудив из жилетного кармана за цепочку часы. – Время, правда, уже позднее, но вы, я полагаю, выспались, а мне перед серьезной операцией уснуть никогда не удается. Нервы. Давайте-ка наведаемся к нашей милой затворнице. Я покажу вам ее при свете. Обещаю грандиозный эффект.
Статский советник стиснул зубы. Только теперь, после этих слов, произнесенных, как ему показалось, с деланной небрежностью, с глаз бедного Эраста Петровича окончательно упала пелена.
Боже! Неужели ты можешь быть так жесток?
Вот почему темнота и вуаль, вот почему шепот!
И поведение Пожарского становилось окончательно понятным. Зачем бы честолюбец стал дожидаться, пока коллега придет в себя? Мог бы придумать и другой план операции, без участия московского чиновника. Не пришлось бы делиться лаврами.
А, оказывается, и не придется. Фандорину будет не до лавров.
Пожарский не просто карьерист. Ему мало одного служебного успеха, ему нужно ощущение победы над всем и всеми. Он должен всегда быть первым. А теперь у него появилась превосходная возможность растоптать, уничтожить человека, в котором он не мог не чувствовать серьезного соперника.
И упрекнуть князя было не в чем. Разве что в чрезмерной жестокости, но это уж свойство характера.
Статский советник обреченно поднялся, готовый испить чашу унижения до дна.
– Хорошо, едем.
Дверь арбатского особнячка сама распахнулась навстречу. Тихий господин, очень похожий на того, что сидел в гостинице у кровати, слегка поклонился и доложил:
– Сидит в кабинете. Дверь я запер. Один раз выводил в ватер-клозет. Два раза просила воды. Более ничего-с.
– Ясно, Коржиков. Можешь возвращаться в гостиницу. Отоспись. Мы тут с его высокородием сами справимся. – И заговорщицки подмигнул Эрасту Петровичу, отчего у последнего возникло секундное, но очень сильное желание взять глумливца двумя руками за шею и переломить на ней позвонки, что соединяют дух с телом.
– Сейчас я вас заново познакомлю с прославленной разбивательницей сердец, непревзойденной актрисой и загадочной красавицей.
Пожарский, злорадно посмеиваясь, первым поднимался по лесенке.
Открыл ключом знакомую дверь, сделал шаг внутрь и повернул ручку газового рожка. Комната наполнилась чуть подрагивающим светом.
– Что же вы, мадемуазель, даже и не обернетесь? – насмешливо спросил Глеб Георгиевич, обращаясь к той, кого Фандорину, все еще находившемуся в коридоре, было не видно.
– Что?! – взревел вдруг князь. – Коржиков, скотина, под суд пойдешь!
Он рванулся с порога внутрь, и статский советник увидел тонкую женскую фигуру, неподвижно стоявшую лицом к окну. Голова женщины была меланхолично наклонена на бок, а неподвижной фигура казалась только на первый взгляд. Уже при втором взгляде было видно, что она слегка раскачивается из стороны в сторону, да и ноги чуть-чуть не достают до пола.
– Эсфирь… – обессиленно прошептал Эраст Петрович. – Господи…
Князь достал из кармана нож, чиркнул по веревке, и труп грузно повалился на пол. С неживой грацией тряпичной куклы встряхнув руками, тело ткнулось лбом в паркет и теперь уже в самом деле стало совершенно недвижным.
– А, черт. – Пожарский присел на корточки, расстроенно поцокал языком. – Свою полезность она исчерпала, но все равно жалко. Незаурядная была особа. Да и хотелось вас побаловать… Ничего не поделаешь, увидите эту красу уже увядшей.
Он взял покойницу за плечи и перевернул на спину.
Эраст Петрович непроизвольно зажмурился, но, устыдившись собственной слабости, заставил себя открыть глаза.
Увидел такое, что снова зажмурился – от неожиданности. А потом несолидно захлопал ресницами.
Женщину, лежавшую на полу, Фандорин видел впервые – такое лицо, раз увидев, не позабудешь. Одна его половина была вполне обыкновенной и даже не лишенной миловидности, зато с другой стороны черты были сплющены, полураздавлены, так что разрез глаза получился почти вертикальный, а скула наезжала на ухо.
Пожарский рассмеялся, очень довольный произведенным эффектом.
– Хороша, чертовка? Родовая травма. Акушер неудачно щипцами прихватил. Теперь понятны мотивы поведения мадемуазель Дианы? Как еще могла она относиться к мужчинам, которые при свете дня шарахались от нее в ужасе? Только с ненавистью. Вот почему ей нравилось жить в этом заколдованном замке, где царили мрак и тишина. Тут она была не несчастной уродиной, а писаной раскрасавицей, какую только может представить мужское воображение. Бр-р-р, – передернулся Глеб Георгиевич, глядя на страшную маску, и пожаловался. – Вам-то что, а я как подумаю, что вчера полдня ублажал этакое чудище, мороз по коже.