Смерть на брудершафт (фильма 7-8)

До часу ночи оставалось еще семь минут.

— Проверь-ка, на месте Слива? — велел Алексей. Можно было говорить и нормальным голосом, но от напряжения получилось шепотом.

Лапченко поднял специальную лампу с защитными крылышками, два раза мигнул. В чердачном окне откликнулся крошечный огонек.

— Слива да чтоб не на месте? Все бы вам шутить, Алексей Парисыч. — Наблюдатель усмехнулся, рисуясь перед новичком задушевными отношениями с начальством. И вдруг непочтительно схватил офицера за плечо. — Глядите, обернулся!

Фигура с тросточкой действительно развернулась в сторону улочки, что вела к заливу.

«Ноль пятьдесят восемь», — посмотрел на часы, для рапорта, Алексей. На две минуты раньше. Не похоже на гансов. Обычно они опаздывают, из осторожности.

Из-за угла (теперь было видно и с наблюдательного пункта) разболтанной походочкой вышла девица очевидной профессии — в коротком полупальто и горжетке. Романов вжался в бинокль. Лица было не видно — только что во рту папироса. На локте посверкивающий — не то бисерный, не то стеклярусный ридикюль.

— Принесло шалаву! Ишь, облизывается, — пробормотал Лапченко, тоже не отрываясь от бинокля. Окуляры у него были такие же, но разглядел зоркий агент больше, чем поручик. — Ну-ка, Колбасников, шугани ее, носастую. Вот зараза, привязалась! Все дело испортит!

Под фонарем

Миша Колбасников сразу определил, что в крошечной сумочке гулящей не поместится никакая бумажная продукция, кроме разве шпаргалки, — в свое время он был мастер изготовлять миниатюрные тетрадочки, в которые помещалась вся премудрость неорганической и органической химии. Ну и вообще, разве свяжется солидная разведка с вульгарной девкой, от которой за десять шагов несет дешевым одеколоном? Тут не в нравственности и не в брезгливости дело, а просто напьется, курва, или накокаинится и разболтает первому встречному все шпионские тайны.

— Иди, милая, иди. Я барышню жду, — сказал Миша и для наглядности помахал рукой: мимо топай, мимо.

Ночная птица остановилась. Из-под чудовищно начерненных ресниц на Колбасникова таращились ярко сияющие глаза. Длинный нос напоминал клюв. Кожа у непотребной женщины была то ли очень белая, то ли густо напудренная. Жирно напомаженные губы раздвинулись, выпустили струйку дыма. Язык проворно слизнул прилипшую табачную крошку.

Будто приняв какое-то решение, проститутка приблизилась к Мише вплотную. Он поморщился. Мылась она, что ли, «Сладким ландышем» по двугривенному пузырек?

— А может, не придет твоя барышня? — хрипло спросила наглая баба, шаря глазами по сторонам. Шлепнула Колбасникова по плечу. — Ты тут, котик, не замерз? Может, обогреться желаешь?…Что язык проглотил?

Язык Миша проглотил оттого, что прикосновение к правому плечу в сочетании с вопросом, к которому подошел бы отзыв, было условным знаком. Значит, все-таки связной. То есть связная.

Чуть вздрогнув (это было нормально, шпион тоже бы вздрогнул), Колбасников ответил:

— Ж-желаю. Душой, а еще более телом.

И как бы в некоторой нервозности сдвинул на затылок шляпу.

Наблюдатели тоже вздрогнули!

Романов и Лапченко напряженно смотрели в свои бинокли и заметили, что непроизвольно прижимаются друг к другу, только когда у обоих одновременно дрогнули локти.

— Контакт! — процедил поручик.

Сдвинув котелок на затылок, «такса» подала сигнал, что контакт состоялся.

— Лапченко, следи только за набалдашником, понял? Больше ни на что не отвлекайся!

— Слушаю, Алексей Парисыч… Печкин, не наваливайся! Мешаешь!

Где ж у нее книга? Наверное, под пальто.

Ряженая шпионка (ясно, что настоящую уличную немцы использовать не будут) что-то говорила Колбасникову. Он то кивал, то качал головой. Очень хотелось надеяться, что у хитрых гансов не предусмотрены какие-нибудь дополнительные, контрольные вопросы. Если связная начнет уходить, не осуществив передачи, придется ее брать и обыскивать. Хотя, конечно, в этом случае операцию можно считать неудавшейся. Разве что получится с разлета, пока арестованная не опомнилась от страха, вытрясти следующее звено цепочки. Наводить страх Романов в последнее время научился недурно.

— Ишь, свезло вольноперу, — фыркнул Лапченко. — Страстная особа.

Женщина обняла одной рукой Колбасникова, прижала к себе, поцеловала.