Лань — река лесная

Об Архипе Павловиче позаботились особо: человеку больше всех придётся работать. Для него даже соорудили отдельный «рабочий кабинет». Поодаль от палаток (чтобы не долетал шум из лагеря), в молодом орешнике, поставили большой и довольно изящный шалаш, который накрыли сначала брезентом, а поверх его — еловыми лапками. Получился не шалаш, а «настоящая дача», как шутил дед Рыгор. В шалаше тоже поставили стол и даже «мягкое кресло» — толстый чурбак устлали мхом, и на это сооружение, как шляпу, надели мешок. Из лозы сплели плотную дверь. А чтобы Скуратов мог, если захочется, писать и ночью, над столом подвесили карбидную лампу.

Окончив работу, Николай Николаевич и дед Рыгор поехали ловить живцов — они собирались поставить на ночь жерлицы. Архип Павлович решил заняться своими делами. Накануне дед Рыгор передал ему рукописи и дневник Василя Кремнева. Четырнадцать лет хранил их старый партизан, всё ждал, что вернётся автор. А теперь вот отдал в чужие руки. Что ж, погиб человек, так пусть не погибнет его труд!.. Надежды, что Василь вернётся, после рассказа Скуратова не оставалось.

Скуратов уже был возле своей «дачи», когда его догнал Лёня.

— Ко мне? — задержался Архип Павлович.

— Ага! — радостно улыбнулся Лёня. — Вы будете работать?

— Да вот хочу засесть за рукописи. Видал, сколько их? Недели не хватит, чтобы перечитать.

— Дядя, давайте я вам читать буду, — глянув в глаза Скуратову, предложил Лёня. — Я очень хорошо читаю, — заметив, что Архип Павлович поморщился, поспешил добавить он. — Не верите? Я даже со сцены читал. На районном смотре самодеятельности премию получил…

— Гляди, какой ты молодчина! — усмехнулся Скуратов. — Похвально, похвально. И всё же… всё же, Лёня, я читать буду сам. Я всё привык делать сам. Понятно?

— Поня-атно… — обиженно протянул Лёня.

— Ты с ребятами поиграй. Сходите по орехи или на рыбу. В шалаше ты будешь мне мешать. Да и чего тебе сидеть в этой мышеловке целый день! Верно? Ну и молодчина! Беги!

Лёня медленно направился назад. В душе у него шевельнулась обида. Почему дядя, близкий человек, так холоден к нему? За всё время не нашёл минуты, чтобы поговорить один на один. Даже когда просил проводить его в Заречье, не сказал, чего он идёт, что ему там нужно.

И всё же Лёня тянулся к Скуратову. За столом садился с ним рядом, подавал хлеб, старался чем-нибудь угодить. Он собирал для Архипа Павловича ягоды, орехи, бегал на Базылев перекат, на стройку, покупать папиросы. Тайком, чтобы не заметили друзья, стирал ему носки, чистил ботинки. Лишь бы сделать дяде приятное, чтобы заметил, сказал тёплое слово!..

А сегодня Лёне особенно хотелось побыть с ним, вместе читать то, что когда-то, в минуты затишья между жаркими боями, писал его, Лёнин, отец, писал своею рукой. Может быть, тепло той руки, которой так и не суждено было обнять сына, осталось в бумагах? Может, он почувствовал бы его?..

Нет, этот человек был глух к его мыслям и чувствам! Не заметил слёз, которые вот-вот готовы были брызнуть у Лёни из глаз. И впервые за все эти дни мальчишку неудержимо потянуло в родную деревню, к матери. Обнять бы её, прижаться к груди, не пряча ни своих слёз, ни своего большого горя…

Возле палаток Лёня остановился. Может, и в самом деле собрать вещи да и пойти? Сказать, что очень нужно домой. Началась жатва, и матери одной там тяжело…

— Э-ге-гей!!! Лё-ё-ня! Плыви сюда!

Эти слова долетели с реки. Лёня заслонил глаза от солнца рукой, пригляделся. На широком синем плёсе Тихой Лани виднелись две головы: белая — Валеркина и чёрная — Алика.

— К нам плыви-и! — снова донеслось с реки, и обе головы, оставив на поверхности воды широкие круги, исчезли.

Намерения покинуть лагерь, эту красивую реку, весёлых друзей как и не бывало. В самом деле, чего он захныкал? Чего ему целый день торчать в каком-то шалаше, путаться под ногами у человека, занятого важным делом, если можно весело отдыхать, купаться, бегать по лесу? Отцовы рукописи?.. Так их можно прочесть вечером или завтра. А сейчас…

Лёня на ходу сорвал с себя майку, разбежался и бросился в воду. Тотчас приятная свежесть обдала тело. Недавняя обида на дядю забылась. На сердце стало легко, и сам он почувствовал себя лёгким, как вон та пушинка, что рядом опустилась на воду.

Лёня плыл на спинке, скрестив на груди сильные, почти мужские руки. Над ним было голубое небо, нежная голубизна окружала со всех открытых глазу сторон, и постепенно пришло ощущение, что он оторвался от земли, поднялся в небо и парит в нём легкокрылой птицей. Выше, дальше!.. Вот над ним тучка, такая же, как и он, лёгкая, белая. А что, если догнать эту тучку и поплыть рядом с нею? Лёня выбросил вперёд руки, сильно взмахнул ими и… ткнулся головой в мягкий, нагретый солнцем песок. От неожиданности вздрогнул, перевернулся на живот. Он был в неширокой, мелкой бухточке, врезавшейся в зелёный ковёр луга. На берегу стояли Алик и Валерка и покатывались со смеху.