Антимавзолей

"Абсурд", подумал он. Но в этой бессмыслице была какая-то система: что бы ни происходило с ним в течение последнего месяца, отовсюду как шило из мешка выпирали национал-большевики, которых Глеб всегда считал прости бандой недоумков – амбициозных, шумных, склонных к хулиганским выходкам, но относительно безобидных. Там, в пионерском лагере, нацболы сражались и умирали с оружием в руках; именно они разгромили бюро Телятникова, наивно прикрывшись революционным лозунгом "Мир хижинам, война дворцам". Дескать, до олигархов нам не дотянуться, руки коротки, так давайте хотя бы дадим прикурить их приспешнику, который застраивает народную землю роскошными особняками эксплуататоров и плутократов... Это могло бы, что называется, "проканать", если бы Телятникова не убили в тот же день, практически в то же самое время... Ударить человека железом по затылку – это как раз и есть фирменный стиль вооруженных высосанной из пальца идеологией уличных хулиганов. Именно это, а не автоматы и гранаты, которыми они так бездарно и неумело пытались воспользоваться в пионерском лагере... Значит, надо искать связь? Или снова предположить совпадение – одно из тех невозможных, невероятных совпадений, которые случаются раз в сто лет?

Глеб снова покосился на генерала Потапчука. Федор Филиппович жевал губу, хмуро уставившись в одну точку. Совпадение, как же...

Связь, разумеется, была, но Глеб никак не мог ее проследить.

– Я сегодня был наверху, – продолжая смотреть в усеянный стреляными гильзами пол, медленно проговорил Федор Филиппович.

Он наконец поднял голову и с каким-то сомнением посмотрел на Глеба. Сиверов состроил понимающую и одновременно почтительную мину: понимаю, дескать, на ковер ходили...

– Доложил о ходе расследования, – все так же медленно, будто сомневаясь, стоит ли продолжать, сказал Потапчук, – получил, как водится, втык, а заодно попросил разрешения временно разместить этого Воронцова, лаборанта, в нашем загородном доме. Во избежание, как говорится... И то сказать, единственный живой свидетель, с него теперь пылинки сдувать надо.

– Точно, – поддакнул Глеб, пытаясь понять, к чему клонит генерал. – Только дуть надо осторожно, а то как бы чего не вышло...

– Все правильно, – сказал Федор Филиппович. Голос у него стал самый обыкновенный, такой же, как всегда, – похоже, генерал избавился от последних сомнений и принял окончательное решение. – Вот ты этим и займешься.

– Что? – не поверил собственным ушам Глеб.

– Что слышал. Как там было в сказочке про Конька-Горбунка? "И всю ночь ходил дозором у соседки под забором..."

– Какой вы начитанный, – съязвил Сиверов, которому вовсе не улыбалось записаться в телохранители при каком-то пропахшем формалином лаборанте.

– Это необходимо, чтобы руководить такими умниками, как ты, – не остался в долгу Федор Филиппович.

– Да уж, действительно...

Генерал отмахнулся от него как от мухи, после чего коротко и предельно ясно изложил Глебу план дальнейших действий. Он был прост, как булыжник, и имел всего один, но зато очень существенный недостаток: целиком строился на чисто умозрительном допущении, которое могло оказаться ошибочным. Впрочем, поразмыслив всего несколько секунд, Глеб воздержался от возражений: они имеют смысл, если тебе есть что предложить. А конструктивных предложений у агента по кличке Слепой в данный момент, увы, не было...

Глава 11

Теплый майский вечер благоухал цветущей сиренью и звенел мириадами ночных насекомых. Луны не было; электрическое зарево Москвы осталось далеко позади, и над слегка всхолмленной землей в черном небе горели россыпи ярких, ничем не затмеваемых звезд. Воздух пьянил, как вино, его хотелось пить без конца – не как вино, а как прохладную родниковую воду в жаркий день. Темнота казалась бархатистой на ощупь; стрелки часов подбирались к полуночи, но приближался не час вампиров, а время влюбленных – по крайней мере, хотелось, чтобы было так.

Где-то далеко, чуть ли не у самого горизонта, в ночи блеснули белые электрические огни, на таком расстоянии похожие на крупные звезды. На время они исчезли из вида. Затем над гребнем ближнего бугра возникло белесое туманное свечение. Оно ширилось, росло и вдруг взорвалось двумя пятнами ослепительно яркого сияния, заставив звездный свет померкнуть, а тьму сгуститься так, что ее, казалось, стало можно резать ножом. Шарящие бледные лучи скользнули по спутанной чаще травяных джунглей; привлеченные светом белесые ночные бабочки кружились в этих лучах, как крупные хлопья снега, и погибали, разбиваясь о стекло и металл.