Источник счастья

— Ну что ж, неплохо, — сказал наконец профессор, — ты, Танечка, отправляйся домой, спать. Внизу ждёт извозчик. Я договорился с сиделкой, она сейчас придёт и останется здесь до вечера, потом её сменит сестра Арина.

— А ты? — спросила Таня.

— У меня обход через двадцать минут.

— Ты уверен, что Осю можно доверить сиделке?

— Да. Он вышел из комы. Он спит. Успокойся, наконец. — Профессор взял со стола небольшую склянку с притёртой пробкой, без всяких наклеек.

Агапкин впился в неё глазами, не понимая, как не заметил раньше. Стекло было тёмным, он не мог разглядеть, что там внутри. Профессор перехватил его взгляд, вздохнул, покачал головой, аккуратно завернул склянку в марлю и положил в свой саквояж.

— Федор, вы убежали из ординаторской, перепугали сестру. На лбу у вас здоровенная шишка, кровь запеклась. Что случилось? Будьте любезны объяснить.

— Нет, ничего, я вдруг подумал: прогерия, старение, как раз тот самый случай, — испуганно пробормотал Агапкин, — я, простите, не выспался, почему-то ужасно волновался. Я хочу знать, есть ли надежда?

Повисла тишина. Профессор закрыл саквояж, отдал Тане. Прежде чем выйти, она поцеловала спящего Осю, поправила ему одеяло, приподнявшись на цыпочки, чмокнула в щёку отца, потом посмотрела на Агапкина и сказала:

— Федор Фёдорович, у вас с нервами совсем худо. Пожалейте себя. Вам отдых нужен, свежий воздух и здоровый сон.

Глава седьмая

— Ты не боишься, что эта твоя Маша надоест тебе через год, два? — тихо спросил Кольт, прощаясь в аэропорту с Тамерлановым.

Лицо губернатора застыло, нехорошая бледность проступила сквозь загар, глаза сверкнули так, что Пётр Борисович готов был проглотить только что сказанные слова вместе с языком.

— Прости, Герман, я не хотел тебя обидеть.

Тамерланов молчал, шевелил желваками и даже не улыбнулся в ответ на извинения.

Час назад они обсуждали тему дурной травы, Кольт блестяще справился с опасным разговором, убедил губернатора сдать московским властям двух крупных местных наркобаронов и таким образом откупиться. Он придумал для Тамерланова изящную линию защиты на тот случай, если бароны попытаются замарать его честное имя. Пока они говорили, ни обиды, ни гнева не было в узких глазах Германа Ефремовича. Но стоило бросить фразу о его Маше, и он, кажется, готов был убить дорогого гостя. Кольт не ожидал такой реакции, растерялся, боялся длить тяжёлое молчание и не знал, что ещё сказать.

Неизвестно, чем бы это кончилось, но появился офицер личной охраны губернатора, подбежал, что-то тихо и быстро забормотал на местном языке. Губернатор хмуро выслушал и спросил по-русски:

— Что за срочность? Почему она не может подождать до утра?

Офицер тоже перешёл на русский и, смущённо косясь на Петра Борисовича, сказал:

— У неё дочка рожает, я объяснял, первый самолёт в Москву в шесть тридцать, раньше ничего нет, она не хочет слушать, рвётся прямо сюда, на поле, скандалит.

— Герман, извини, она — это кто? — осторожно встрял Пётр Борисович.

— Археолог.

— Орлик? Ей надо в Москву? Я могу взять её в свой самолёт. — Кольт широко, радостно улыбнулся.

— Да, спасибо, — губернатор холодно кивнул, — рад был повидать тебя, Пётр. — Он посмотрел на офицера и тихо рявкнул: — Ты ещё здесь?

Офицера сдуло, через минуту он опять появился вместе с Орлик. Она шла и разговаривала по телефону, громко и нервно, на этот раз по-русски:

— Не кричи. Я уже лечу. Иди, открой дверь. Даже я слышу звонок. Сможешь. Ничего страшного. Ну, это они? Передай трубку врачу. Да, здравствуйте. У неё четвёртая группа, резус положительный. Не знаю я срок, не знаю! Куда вы её повезёте? Спасибо, я поняла…

Кольту она улыбнулась и кивнула, поднимаясь по маленькому трапу в его самолёт, продолжала разговаривать, отключила телефон только по просьбе лётчика, на взлёте.

— Сколько лет вашей дочке? — спросил Кольт.

— Двадцать один.

— Ну ничего страшного, не волнуйтесь.

Орлик откинулась на спинку кресла, закрыла глаза и забормотала сквозь зубы:

— Разгильдяйка, обормотка, двоечница несчастная, шпана замоскворецкая.

Кольт вдруг заметил, что по её щекам текут слёзы. Тонкие белые пальцы впились в подлокотники, губы дрожали.

— Елена Алексеевна, так нельзя. Всё будет хорошо, — промямлил Кольт, — хотите выпить? Есть водка, коньяк, всё, что пожелаете.

— Спасибо, я не пью. Извините. Просто все это слишком неожиданно. — Она открыла глаза, высморкалась в салфетку.