Тамбур

Кто она тут? Секретарь? Методистка? Такие иногда знают больше всех.

— Больше ничего? — Голубкин без всякой надежды посмотрел на старших сотрудников кафедры.

— Ничего, кажется, — сказал пожилой щеголь. — Да собственно, он мало с кем откровенничал. Держался особняком.

— Разумеется, — несколько, ядовито добавил второй мужчина. — Он ведь у нас — звезда!

— Юра, — одернула его Марьяна Игнатьевна. — Не забывай…

— Да я все помню, — с тем же ядовитым раздражением отмахнулся тот. — На венок будем собирать? А хоронить за чей счет?

Марьяне Игнатьевне эти речи явно удовольствия не доставляли. Она смотрела на Юру так, будто хотела заткнуть ему рот своим взглядом. Но тот ничего не желал замечать.

— Он, Боровин, — обратился Юра к следователю, — давно жил за счет частных уроков. А институт ему был нужен только затем, чтобы говорить, что он тут работает. Между прочим, лекции я часто читал за него!

— Юра! — теперь возмутился и щеголь в ярком галстуке, — каким бы ни был Боровин, а все-таки он был!

— Постойте, постойте, — с трудом вмешался следователь. — Я хотел задать еще вопрос — неужели он ни с кем не дружил? Не общался близко?

— Ни с кем, — ответила женщина.

— Но почему?

Ответом было молчание, и вслед за ним — резкий, оглушительный звонок. Все подошли к своим столам и взяли журналы.

— Пора на лекции, — сказала женщина, прижимая журнал к плоской, высохшей груди. — Надо все-таки что-то делать. Распорядиться по поводу похорон… Я извещу ректора.

— Сколько на венок сдавать? — буркнул Юра и вдруг остановился. — Так-с. А его студенты? Они ждут, между прочим.

— Ну на этот раз он не явился по уважительной причине, — цинично заметил щеголь и исчез за дверью вслед за коллегами.

Следователь смотрел на закрывшуюся дверь несколько остолбенело. Сказалась и бессонная ночь, и удивление перед лицом такой реакции. Его привел в себя тихий, сдавленный звук. Он обернулся. Жанна плакала, сгорбившись за компьютером. Голубкин немедленно подошел к ней и тронул за плечо:

— Ну-ну! Не надо так…

Договорить он не успел. Девушка подняла к нему круглое, миловидное личико и срывающимся голосом, сквозь слезы, заявила, что Боровина никто, никто здесь не любил! И даже теперь, когда он умер и надо бы пожалеть, все простить, они…

— Деточка, — Голубкин фамильярно присел рядом на свободный стул, продолжая обнимать ее за плечо:

— А почему так? У него что — был вздорный характер?

— Ему все завидовали! — почти простонала девушка и уткнулась головой в клавиатуру, от чего на экране выскочила куча абракадабры. "

Девушку пришлось успокаивать недолго. Хватило стакана воды и еще нескольких ласковых слов. После чего Жанна поведала обо всем, что знала и еще о том, о чем догадывалась.

Из ее рассказа следовало, что Боровина на кафедре не только не любили, но попросту ненавидели. Из-за чего? Он имел громкое имя, массу платных учеников, пользовался успехом как переводчик, но главное — всегда вел себя совершенно независимо. Никогда не принимал участия в попойках на кафедре, после которых ей, Жанне, приходилось выгребать пустые бутылки и мыть тарелки ледяной водой (горячей в институте отроду не было). Никаких романчиков, никаких интриг. Словом, он держался так, будто его задача — явиться раз в неделю и отчитать свою лекцию.

— Остальные обижались, — говорила девушка, уже чуть успокоившись, — особенно Юра. Его можно понять, он часто замещал Алексея Михайловича, когда тот болел, но…

— Слишком часто? — ,?

Она кивнула;

— И очень ему завидовал. Именно он на последнем ученом совете и поставил вопрос о том, сколько может длиться подобный хаос. Сказал, что если Боровин пренебрегает своими обязанностями и своими студентами — пусть читает лекции на дому.

— А что ответил Боровин?

— Его там не было, — пояснила Жанна, вытирая подсохшие слезы. — Он никогда не ходил. Еще и это!

На него обижались сперва за то, что он никого не замечает, а потом сами перестали замечать. Специально. А вот студенты его просто обожали!

Она была готова снова разрыдаться, но Голубкину пришла в голову идея.

— Жанночка, а студенты? Они ведь его ждут!

— Ой, — она вскочила, едва не уронив стул. — Побегу, скажу… Что будет!

— Я с тобой!

Жанна благодарно на него взглянула и непроизвольно всхлипнула.

Пройдя по гулкому коридору и поднявшись по старой лестнице, каменные ступени которой были так стерты в середине, что казались прогнутыми, они подошли к дверями аудитории. Там раздавался неясный гул, который становился все громче. Жанна беспомощно взглянула на следователя: