Любовница смерти

– Уходи.

Точь-в-точь как накануне ночью, уже после всего, сказал ей Просперо. Только еще для пущей эффектности пальцем указала.

Петя умоляюще посмотрел на нее, немного помялся на месте, повздыхал и побрел прочь, как побитая собачонка. Коломбина нахмурилась. Неужто она вчера выглядела так же жалко?

Изгнание плачущего Пьеро доставило ей нехорошую, но безусловную радость. У меня определенно есть задатки роковой женщины, сказала себе Коломбина и уселась к окну читать последнее стихотворение некрасивого человека, носившего при жизни некрасивое имя Никифор Сипяга:

Загадка

• Недоброй ночью, нервной ночью
• Клыками клацает кровать
• И выгибает выю волчью,
• И страшно спать.

• Спать страшно, но не спать страшнее.
• Сквозь бельма белые окон
• Скелеты ясеней синеют.
• Их скрип, как стон.

• Еще я есть на этом свете.
• Я – тяжесть, трепет и тепло.
• Но в доме Зверь, снаружи ветер
• Стучит в стекло.

• А будет так: снаружи ветер,
• Урчит насытившийся Зверь,
• Но только нет меня на свете.
• Где я теперь?

Коломбине вдруг стало невыносимо страшно – впору за Петей бежать, просить, чтоб вернулся.

– Ой, мамочки мои, – прошептала femme fatale. – Какой еще Зверь?

III. Из папки «Агентурные донесения»

Его высокоблагородию подполковнику Бесикову

(В собственные руки)

Милостивый государь Виссарион Виссарионович,

После нашего последнего объяснения я не устаю корить себя за то, что не нашел в себе твердости сразу ответить Вам надлежащим образом. Я слабый человек, а Вы обладаете странным свойством подавлять мою волю. Отвратительней всего то, что, покоряясь Вам, я испытываю странное наслаждение, за что сам потом себя ненавижу. Клянусь, я вытравлю из себя это подлое, сладострастное рабство! Наедине с листом бумаги мне легче высказать всё, что я думаю по поводу Вашего возмутительного требования!

Мне кажется, что Вы злоупотребляете моим к Вам расположением и моей готовностью добровольно и совершенно бескорыстно оказывать содействие властям в искоренении смертельной язвы, разъедающей общество. Ведь я рассказывал Вам о своей семейной трагедии – о моем горячо любимом брате, который помешался на идее самоубийства. Я – идейный борец со Злом, а не какой-нибудь «сотрудник», как в Вашем ведомстве именуют платных осведомителей. И если я согласился писать Вам эти письма (не смейте называть их «донесениями!»), то вовсе не из страха быть сосланным за свои прежние политические воззрения (чем Вы мне в свое время угрожали), а единственно оттого, что осознал всю пагубность духовного нигилизма и устрашился. Вы совершенно правы: материализм и выпячивание прав личности – это не русский путь, здесь я полностью с Вами согласен и, кажется, уже достаточно продемонстрировал искренность своего прозрения. Однако Вы, кажется, вознамерились лишить меня возможности оставаться порядочным человеком! Это уж слишком.

Заявляю Вам решительно и бесповоротно: не то что настоящих имен членов кружка (впрочем, я по большей части этих имен и не знаю), но даже и принятых меж ними нелепых прозвищ сообщать Вам не стану, ибо это низко и пахнет прямым доносительством.

Будьте же милосердны! Я уступил Вашим настоятельным просьбам, дал согласие отыскать тайное общество самоубийц и проникнуть в него, потому что Вы усмотрели в этом зловещем движении политическую подоплеку, подобие средневекового арабского ордена асассинов, фанатичных убийц, которые ни в грош не ставили человеческую жизнь – ни чужую, ни собственную. Признайте, что я превосходно выполнил Ваше непростое задание, и теперь Вы получаете о «Любовниках Смерти» достоверные сведения из первых рук. И, право, довольно с Вас. Не требуйте от меня большего.

Мне стало окончательно ясно, что Дож и его последователи не имеют ни малейшего касательства к террористам, социалистам или анархистам. Более того, эти люди вовсе не интересуются политикой, а любые социальные вопросы презирают. Можете на сей счет успокоиться – никто из них не кинется с бомбой под колеса генерал-губернаторской кареты. Это извращенные и пресыщенные дети нашей упаднической эпохи – манерные, чахлые, но по-своему очень красивые.

Нет, они не бомбисты, но для общества, в особенности для юных, неокрепших умов «любовники» весьма и весьма опасны – именно этой своей бледной, дурманящей красотой. В идеологии и эстетизме смертолюбов есть несомненный соблазн и ядоносная привлекательность. Они сулят своим последователям бегство в волшебный мир, обособленный от серой и убогой повседневности, – то самое, к чему инстинктивно стремятся возвышенные и чувствительные души.