Последний заезд

Я приподнялся на локте, чтобы лучше видеть. Из-за далекого угла показалась беспорядочная колонна горожан, маршировавших к поезду. За ними следовали жиденький духовой оркестр и два индейца рядышком на пегих лошадях. К их пикам был привязан транспарант. Когда они его растянули, я разобрал слова: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ НА РОДЕО — ПУСТЬ БРЫКАЕТСЯ.

Позади послышалась возня. Из одеял в подштанниках выбрался Джордж Флетчер. На подштанниках было столько заплат, что они походили на клоунские штаны.

— Подумать только, — ворчал он, подгребая к себе одежду. — Когда у чемпиона объездчика нет ничего, кроме паршивого старого армейского седла, они хотят его назначить гранд-маршалом парада. Закатный, просыпайся и наряжайся, напарник. Нам уже красный ковер раскатали.

— Уже нарядился, — сказал индеец. Он сидел на ящике, в своем синем шерстяном костюме. — Только дай еще твоей смазки.

Джордж пробормотал, что он не смазчик брату своему, и достал помаду. Я перевернулся на живот и высунул голову между досками. Взъерошенные игроки и пассажиры с припухшими глазами пялились из окон на неожиданный парад. Дверь персонального вагона открылась, и вышел Нордструм, сияя улыбкой, как политик. За ним появились Буффало Билл и Готч, и после них — мистер Хендлс.

— Голодные глаза, а, друзья? — обратился к своим спутникам Хендлс. — Цена славы. «Мир вечно жаждет знаменитых чудес», — сказала Саломея в остатней одежке. Или Савская, вылезая из ванны ^[19].

Буффало Билл устало кивнул. Готч расстегнул пиджак, чтобы показать свой чемпионский пояс с пряжкой. Вышли трое в угольных костюмах и подозрительно озирали парад. Нестройная колонна приветствующих делегатов наконец подтянулась к станции. Оркестрик нестройно бубухнул последний аккорд: ту-дух! Готч начал раздуваться, Буффало Билл сорвал шляпу и картинно подмел ею воздух. Приветственных криков не было. Нордструм сказал «кхе-кхе» и хотел обратиться к делегации, но тут оглушительный металлический грохот заставил всех повернуть головы. Это отвалилась дверь скотского вагона, образовав стальной пандус. По нему с визгом сбежала раскрашенная свинья. За ней верхом выехали Джордж и Сандаун. На этот раз делегация разразилась приветственными криками. Джордж не зря хвастался: это ради него граждане вылезли из теплых постелей и парадным строем пришли на станцию — ради городского своего героя и его индейской Немезиды! Оркестр стал смирно и исполнил «Девушек из Буффало» в ритме марша. Два всадника проехали мимо колонны, как генералы, принимающие парад.

Сандаун поверх синих брюк надел чапы ^[20] из овчины. Он был в перчатках с крагами и вышитыми бисером красными розами на тыльных сторонах. Седло на его пегом жеребце было тисненое, любовно украшенное. Рядом с ним старое армейское седло Джорджа, тусклое и ободранное, выглядело жалко. Чтобы прихорошиться, он набросил на спину своего гнедого мерина одеяло с зигзагами и вместо банданы повязал шею оранжево-зеленым шелковым кушаком Луизы. Учитывая вдобавок его золотистый стетсон, вряд ли кто обратил внимание на невзрачность седла.

— Да, Стоунуолл, — сказал я своему коню, насторожившему уши. — Настоящие вилороги.

Когда демонстрация прошла, Буффало Билл надел шляпу, а Готч вынул большие пальцы из-за чемпионского пояса и свесил длинные руки. Нордструм и зазывала раздраженно жевали сигары.

На улице толпа окружила Джорджа и Сандауна и повела за угол назад, в город. Остальные пассажиры, не торопясь, побрели следом. Я помылся, как мог, из фляги. К тому времени, как я собрал вещи и заседлал коня, начальник станции сгрузил «роллс-ройс» с платформы. Автомобиль завелся с одного поворота ручки и тронулся, дымя. Борец и старый разведчик сидели сзади, мистер Хендлс — позади них на откидном сиденье. Оливер Нордструм ехал на переднем сиденье и показывал достопримечательности как гид. Трое пинкертоновцев ехали на подножках. За рулем сидела женщина с оранжевыми волосами. Она держала руль одной рукой, и вид у нее был скучающий. Я свел Стоунуолла по пандусу и сел в седло.

Мы потихоньку добрались до центра городка. Стало видно, что Пендлтон приложил немало усилий, чтобы принарядиться к большой гулянке. Люди были повсюду и галдели, как покупатели скота на весеннем аукционе. Ковбои оделись в самые яркие рубашки и самые чистые джинсы. Широкополые шляпы были только что выправлены на болванах и украшены лентами из конского волоса и перьями диких птиц. Сапоги были начищены до блеска, шпоры звенели. Девушки в платьях из оленьей кожи обменивались шуточками с парикмахерами и барменами. Торговцы препирались с коммивояжерами, лесорубы громко любезничали с банкирами. И среди этих горластых столпов пендлтонского общества толклись и бродили индейцы. Десятки и десятки племен, людей во всех возможных состояниях и всех возможных цветов кожи, от кирпично-красного до коричневого, от гордецов с орлиным взглядом в полном перяном облачении до развалин со слезящимися глазами, еле шаркающих в тряпье. Но выделял их не цвет кожи и не одежда — их выделяло молчание. Они даже друг с другом не разговаривали.

---

19 Он, видимо, путает с Сусанной из апокрифа, за которой подглядывали старцы.

20 Чапы (chaps) — кожаная верхняя одежда, надеваемая поверх брюк, чтобы защитить ноги всадника в случае падения, или если лошадь притиснет его к ограде, или при езде среди кактусов и зарослей чаппараля, а также для тепла и защиты от дождя. Чаще они имеют форму крыльев, но иногда охватывают ногу кругом.