"В бойцовском зале возбуждённо шумели зрители, резко выкрикивал рефери:...
Заткните поплотнее уши и постарайтесь понять, каково это — не знать, как...
Я посмотрел на Джорджа. В ответ он только поднял брови. Я оглянулся на стол Буффало Билла, но Сандаун разглядывал большой плакат, развернутый Хендлсом. На плакате был изображен дикарь в боевой раскраске с поводьями в руке и пегий жеребец. Лицо под боевой раскраской по замыслу должно было принадлежать Сандауну Джексону в более молодом возрасте.
— Я дипломированная медсестра, а не только наездница, Джонни, — сказала О'Грейди. — Спросите мистера Нордструма.
— Подтверждаю, сынок, и чистый гений по части ортопедии. Волшебница. Гарантирую прекрасный уход.
— Не сомневайтесь, мой сладкий. Ну, что скажете?
Что я мог сказать? Я был крайне смущен приглашением.
На этот раз Джордж пожал плечами.
— Бесплатный харч и массаж ноги — от такого приглашения не отказываются, Нашвилл. Поезжай с дамой. Я отведу твоего коня к сараю… когда мы с массой Готчем кончим наши дела. Он сказал, что посчитает за нарушение контакта, если я не устрою матч. А какие последствия, масса Готч?
— Другой контакт, и очень болезненный. — Готч ухмыльнулся.
Ухмылка расползлась по губам, так что стебелек мяты в углу рта лопнул. У него даже губы были из мускулов.
О'Грейди подобрала мой сапог и потянула меня к дверям:
— Еле идете уже. Ноги не держат от усталости. Где вы спали прошлой ночью?
— Я спал в вигваме мистера Джексона, мэм. То есть пытался. И сейчас не против ночь поспать.
— И поспите. — Она прислонила меня к толстой стойке, где еще не зашили стену, и сказала: — Подождите здесь, я подгоню вам самокат Оливера.
Я не мог понять, что за самокат, пока из облака пыли не высунулся капот с золотыми украшениями.
Глава четырнадцатая
Минт-джулеп [42] и темная интрига
Пока ты отдыхал, мы с Номером Девять отправились из больницы в небольшой вояж.
— Пойду подышу воздухом, — сказал я сестре. Поскольку мой сахар пришел в норму, она согласилась, что прогулка не помешает.
— Сейчас ты увидишь, — говорю я Номеру Девять. Он говорит: ну да, прямо. Номер Девять — скептик. Прибрежная тропа никуда не делась. Водопадики никуда не делись. Лох растет… озерцо тут… а его нет.
— Камня нет!
— Никогда не было, — говорит Номер Девять, — Всю мою жизнь.
— А ты погляди сюда. Обломки, осколки!
— Ну, камни, ну, щебень. Они повсюду в округе Юматилла.
— Не такие, — Я поднимаю камешек, луна просвечивает сквозь него, — Это желтый обсидиан! Кто-то его взорвал.
Номер Девять говорит:
— Ну да. Прямо.
Меня не удивляет его скепсис, и я не настаиваю. «Мистер Спейн, — говорю я себе, — давно усвоил, что скептику надо все показать дважды и сказать трижды…» Я навсегда усвоил этот урок, дожидаясь того самоката.
Гудя клаксоном, О'Грейди проехала сквозь праздную толпу и остановилась у тротуара.
— Ну что, дружок? Когда-нибудь катались на «роллс-ройсе»?
— Нет, мэм, я ни на чем таком не катался, кроме поездов. Я думал, вы надо мной подшутили.
— Я таких шуток не признаю. Садитесь.
Я колебался.
— Как я уеду? Неудобно бросать друзей и лошадь.
— Ваши друзья при деле, а лошади не мешает отдохнуть. И вам тоже, по моему профессиональному мнению. — Она протянула руку, — Залезайте. Палец у вас распух ужасно. Если не выпустим жидкость и не перевяжем, вы в свой красивый сапог несколько месяцев не влезете. Тем более — в стремя. Так что цыц, и залезайте, нерешительный журавль, вся улица на нас глазеет.
Это меня и убедило: мысль, что все увидят, как меня везет по городу на «роллс-ройсе» с золотыми украшениями женщина с оранжевыми волосами. Особенно если увидит одна заносчивая наездница. Я замолчал и влез, и мы запылили к городу. Я последний раз оглянулся украдкой и не увидел никаких девушек, кроме Сью Лин. Она стояла в дверях с бадейкой в одной руке и полотенцем в другой.
Личный вагон Нордструма стоял рядом с экстренным поездом «Родео». Из окна тянулись телеграфные провода, на задней площадке была установлена подзорная труба. Прихрамывая в одном сапоге, я пошел по шлаку за О'Грейди. Она отперла дверь и помогла мне подняться по лесенке. Вагон показался мне еще роскошнее, чем в первый раз, — ореховые шкатулки с пистолетами, темно-бордовые ковры, в золоченых рамах картины с лошадьми и всадниками. В одном конце — нарядный письменный стол красного дерева, на стене — голова уродливого мустанга. В другом конце огромное, с наклонной спинкой кресло, словно трон плутократа.