Внеклассное чтение. Том 2

Хавронская бросила на Митю взгляд, исполненный отчаяния: вот видишь, я была права!

Руку выдернула, убрала за спину.

— Я нахожу обыкновение целовать даме руку глупым и непристойным, — строго молвила она. — А вам вертопрашество тем более не к лицу и не по летам.

Он сконфуженно пробормотал:

— Да-да, я и сам считаю, что целование рук…

— Как вы находите Москву? — со сдержанной улыбкой осведомилась Павлина. — Много ли сей Вавилон переменился за время вашего отсутствия? По мне, Москва более похожа даже не на Вавилон, а на некое чудище вроде Гоббсова Левиафана. Вы читали?

— Да, — медленно ответил Фондорин, растерянно моргая. — Но я, признаться, не сторонник Гоббсовых аллегорий.

Павлина, кажется, настроившаяся пересказывать прочитанное, от этих слов смешалась. В беседе случилась пауза.

— А… а где ваш дядя? — спросил Данила минуты через две.

— Я чаю, в клобе. Скоро должен быть. Давыд Петрович первый московский острослов, с ним нам будет веселей.

Данила поморщился. Снова наступило молчание.

— Ах, я не предложила вам кофею! — встрепенулась графиня. — Вот, прошу.

Наливая, сочла нужным пояснить:

— Это сейчас всюду так принято — чтоб хозяйка сама гостям чай и кофей разливала, на англинский манер. Потому и слуг нет. Я нахожу эту игру в интимность не совсем приличной, но что поделаешь? Таков свет.

Фондорин вяло кивнул, поднес ко рту чашку и тут же отставил.

Помолчали еще. Часы на камине тикали всё медленней, всё громче.

— Вы не пьете, — сказала поникшая Павлина. — Верно, кофей остыл! Я сейчас распоряжусь…

И быстро вышла. Митя заметил, как в краешке ее глаза блеснула слеза.

— Старый я дурень! — воскликнул Фондорин, едва графиня скрылась за дверью. — Разлетелся! «Позвольте облобызать вашу славную ручку». Тьфу! Поделом она мне: не к лицу и, главное, не по летам! Кто я для нее — смешной старик? А не суйся с суконным рылом в калашный ряд! И заметь, друг мой, как она сразу после того стала холодна. Догадалась! Обо всем догадалась! О, у женщин на это особый нюх. Стыдно, как стыдно! Решено: буду вести себя с нею, как того требует разница в возрасте, состоянии и положении.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, — попробовал утешить его Митя. — Павлина Аникитишна расстроена, потому что ей кажется, будто вы презираете ее неученость, умных разговоров вести не желаете, почитаете ее пригодной лишь для фривольного обращения, а при невозможности оного томитесь скукой.

Данила только рукой махнул:

— Что ты можешь понимать в женщинах, шестилетнее дитя!

— Почти что семилетнее, — поправил Митя, но Фондорин не расслышал.

— О, Дмитрий, поверь старому, битому жизнью псу. Ты тщетно пытаешься найти в поведении женщин рациональность. Ее там нет и не может быть. Они устроены совершенно на иной, нежели мы, мужчины… Кхе, кхе.

Он закашлялся, не договорив, потому что в салон вернулась Павлина.

— Я распорядилась сварить кофей заново, — промолвила она с деланной улыбкой. — Надеюсь, вы без меня не скучали?

— Не беспокойтесь, нисколько, — сухо ответил Данила. — Благодарю, но я вечером кофей не пью. В мои годы это чересчур рискованно в смысле желудочной дигестии. — Он поднялся. — Давеча, когда меня вели в гардеробную, я проходил через библиотеку. Могу ли я в ожидании его сиятельства побыть там, посмотреть книги? Уверен, что вам без меня будет веселее.

— Хорошо, — сказала Хавронская несчастным голосом. — Когда приедет дядя, я пошлю за вами.

Фондорин вышел, а она залилась слезами.

— Неужто и ты, кисонька, будешь таким жестоким с бедными женщинами? — всхлипывала графиня. — Конечно, что я ему — кукла безмозглая. Если лобызать не даюсь, то нечего на меня и время тратить. Разве я ему пара? Он умный, блестящий, он герой. По всей Европе дамам головы кружил. А я? Только и годна, что в метрески к Платону Зурову!

Митя попытался разуверить рыдающую Павлину в ее заблуждении, но на скудном младенческом наречии сделать это было затруднительно, да она и не слушала.

Увы, столь долго жданная встреча обратилась форменным дезастром.

Слава Богу, вскоре явился хозяин дома, московский губернатор князь Давыд Петрович Долгорукой. Вошел, прихрамывая и стуча по полу тростью — шумный, дородный, с карими навыкате глазами и точно такими же ямочками, как у племянницы. Локти малинового фрака у его сиятельства были перепачканы белым — верно, играл в карты на мелок или, может, бился на бильярде. От румяных уст, которые ласково дотронулись до Митиного лба, пахло вином и шоколадом.