Вдали от рая

– Та-ак, – размеренно, толчками забивая внутрь опасную ярость, произнес Виктор. – Вот что, хватит. Через минуту чтобы духу вашего здесь не было, слышите?! Иначе я за себя не отвечаю.

И, подойдя к радиотелефону, каким-то образом не попавшему в поле зрения детской орды и потому уцелевшему, набрал номер консьержки и заорал:

– Дежурная? Кто там сегодня? Ах, Евгения Михайловна! Вы что там, спите на посту? Как ко мне проникла эта полоумная тетка с ее выродками?

– Виктор Петрович, – зажурчал в трубке оправдывающийся голос, – да разве бы я… Не сердитесь, умоляю! Я же и сама не хотела их пускать! Но мне позвонил ваш друг, Александр Николаевич…

– Варфоломеев?

Сашка?! Он-то тут при чем?

– Он пытался до вас дозвониться с утра… Не смог… Предупредил меня, чтобы я пропустила к вам эту… эту особу… И еще просил передать, что ему нужно немедленно с вами увидеться. Так и сказал – немедленно…

Глава восьмая, в которой Дмитрий Волковской выходит на новый виток своих исследований

В двадцатых годах XX века Дмитрий Волковской был едва ли не самым модным врачом Ленинграда. Среди его пациентов попадались и знаменитые актеры, и иностранные дипломаты, и представители партийной верхушки города, а также их жены, дети, любовницы и любовники. О Волковском ходили легенды, утверждавшие, что профессор способен поставить точный диагноз в самых что ни на есть запутанных случаях и чудодейственным образом спасает даже тех больных, которые были признаны безнадежными всей остальной медицинской наукой.

Что касается этой самой остальной медицинской науки, то она открыто недолюбливала профессора Волковского. Одни открыто называли его шарлатаном, другие обсуждали вполголоса его методы, дивясь и недоумевая, третьи морщились при одном упоминании о нем и просили собеседников вообще не произносить при них его имени.

Знаменитый врач и впрямь отличался великими странностями. Прием в его квартире всегда начинал ассистент, который тщательно опрашивал каждого больного о его болезни в просторной, очень ярко освещенной комнате. А затем, без перерыва, проводил пациента в другую комнату, где было совершенно темно, и удалялся. С полминуты бедняга больной полностью терял ориентацию в пространстве: ему представлялось, будто бы он навсегда попал в область кромешного мрака, совершеннейшего небытия и уже никогда больше не выберется отсюда. Только через некоторое время глаза привыкали к темноте и начинали различать черные драпировки, покрывающие стены сверху донизу. Изредка эти драпировки колыхались, точно от дуновения воздуха. Потом неожиданно загоралась небольшая лампа на столе, за которым сидел сам профессор, оказывающийся, к удивлению тех, кто его еще не знал, довольно молодым человеком в блестящих очках, с аккуратной бородкой и цепким, точно пронизывающим рентгеном, взглядом. Он говорил мягким низким голосом, и говорил так приятно и учтиво, что голос его, казалось, так и закрадывался в душу. Речь Волковского обладала удивительным, сродни гипнотическому, воздействием. Буквально через пару минут беседы пациента так и тянуло рассказать ему все, что люди обычно скрывают: о том, как в детстве привязывал дворовой Жучке жестянку на хвост, о первых опытах мастурбации, о той долговязой девице, с которой познакомился на бульваре, и о дяде Мише, умершем в Луге от сифилиса… Впоследствии, выйдя от профессора, пациенты удивлялись собственной откровенности и нередко стыдились ее. Но пока они сидели напротив стола Волковского, потребность рассказать о себе все, выплеснуть все до самого донышка, вывернуться наизнанку представлялась самым естественным делом.

Увлеченные собственным рассказом пациенты редко замечали, что одна из стен кабинета, та, к которой они сидели спиной, была полностью зеркальной. Мало внимания обращали они и на странное приспособление, всегда находившееся на столе между стопкой хорошей бумаги и письменным прибором с двумя перьями и чернильницей, – некую сложную систему зеркал, замысловато скрепленных ободьями и спицами из белого металла. Во время приема врач иногда заглядывал в эти зеркала, отражавшие, казалось, лишь темноту. Большинство пациентов полагали, что эта машинка служит для осмотра горла или проверки глаз, однако мысли спросить ни у кого не возникало.

На случай вопросов у Дмитрия Волковского было заготовлено примерно такое объяснение. Вполне убедительное. Поскольку если бы он открыл истинное назначение своего прибора, ему бы никто не поверил…