Телечеловек

— Ты здоров? — участливо спросила Лиан, осторожно сняв ниточку с лацкана моего пиджака.

Мне сразу стало легче, как человеку, у которого вытащили глубоко сидевшую занозу. Нежное прикосновение ее руки не только избавило от боли, но и повергло в трепет мою душу. Однако предчувствие какой-то грозной опасности не проходило.

— Лиан! Ты не должна ехать в театр!

— То есть как?

— Это опасно! Ты же знаешь, какая беда стряслась с Ниллом.

— Позволь, но как связать это с тем, что ты говорил?!

— Я не помню, что говорил, — пытался я выкрутиться.

— …Что любые неприятности ничто по сравнению с ужасами войны.

— Когда я это сказал?

Лиан в отчаянии ломала пальцы.

— Видишь, Денни! Нам надо серьезно поговорить. Просто сил нет! Вся эта неопределенность… Всего лишь вчера ты сказал…

«Значит, вчера она встречалась с теледвойником!»

— …что нам надо порвать друг с другом. Ты был таким странным… Впрочем, ты и сейчас бледен.

— Лиан, я сказал, что нам нужно порвать?

Она оставалась неумолимой.

— Тебе это достаточно хорошо известно, не хуже, чем мне. Что ж, пусть будет по-твоему, Денни. С меня хватит.

— Хватит?

Мои вопросы, увы, не блистали остроумием, но каждый, кто способен представить себя на моем месте, поймет, в каком я был состоянии.

— Послушай, Денни. Еще вчера ты уверял, что собираешься в Молодежный клуб, и потому не можешь сопровождать меня в театр, а сегодня вдруг изменил решение… Что все это значит?

— А ты уверена, что я собирался идти в Молодежный клуб?

— Нет, я сама это придумала!

«Выходит, «репродуцированный Бирминг» сегодня чем-то занят и, следовательно, я могу проводить Лиан в театр. Но почему он хочет порвать с Лиан? Что движет им — чувство долга или ревность?»

— Уверяю тебя, Лиан, — ответил я, — все это проделки другого, «репродуцированного Бирминга».

Однако мои слова прозвучали столь вяло и невнятно, что Лиан, уже выходя из комнаты, их не расслышала.

3

После объяснения с Лиан я долго не мог успокоиться. В более спокойном состоянии я вряд ли рискнул бы показаться в общественных Местах в тот Самый момент, когда мой теледвойник, разгуливая на свободе, в любом месте мог внезапно появиться одновременно со мной. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, к каким опасным последствиям приведет наше «сосуществование», тем более что у меня было предостаточно возможностей убедиться в пронырливости вездесущих репортеров. Не скрою, я предчувствовал, что неизбежное объяснение с Лиан, безусловно, будет тягостным, но не думал, что оно закончится столь нелепо. К тому же… Да не сочтет читатель это пустым бахвальством, но во мне проснулось какое-то непонятное упрямство, желание действовать наперекор всему. Будь что будет! Какая-то неодолимая сила толкала меня навстречу суровой действительности. А может быть, в этом сказывалось подспудное желание доказать, что репродуцированный человек — это реальный факт?!

Да, тучи явно сгущались, все заметнее ощущалось, что против меня готовится какой-то заговор. Чем иным можно было объяснить упорное молчание правительства?

На секунду я даже подумал: а вдруг теледвойнику удалось убедить правительство, что подлинный Бирминг именно он, а не я. Ведь по внешним признакам нас совершенно нельзя отличить друг от друга… Что если его целеустремленная тактика — настойчиво выдавать себя за изобретателя телерепродуцированного человека — увенчалась успехом?!

Несомненно одно: я должен посрамить его любой ценой! Для этого сам факт изобретения нужно сделать достоянием гласности. Только я могу доказать, что тот, другой Бирминг, вышедший из повиновения, — бунтовщик. Черт возьми, но ведь и я, нарушив запрет властей, покинул жилище! Выходит, я тоже мятежник?

Меня крайне поразила и глубоко тронула неожиданная поддержка сотен людей. Нилл Керсен, арестованный, по всей вероятности, за антимилитаристские взгляды, драматург Ливенс, студенты, с которыми я встретился в парке, — с каким воодушевлением вступили они в борьбу на «моей» стороне! Да и Лиан, с которой мы так нелепо «расстались», видимо, не только из чувства личной симпатии решила принять участие в публичной дискуссии, проводимой сегодня вечером в театре. Для ученого, погруженного в науку, сама тема дискуссии «Проблема мира и искусство» представляется довольно туманной. Что поделать, жизнь нередко подвергает нас, искателей неведомой истины, суровым испытаниям. Разве сам я не жаждал найти правду? А горестное сознание, что жизнь никогда не оправдывает чрезмерных надежд, что все в жизни — не что иное, как нагромождение несправедливостей, — разве это не вызывало чувство разочарования? Чем, как не вопиющей несправедливостью, является вероломство, и справедливо ли требовать от коголибо верности?