Постой, паровоз!

– Он убить меня хотел, но я его опередил.

– Верю, что убить хотел. Сипягин – опасный преступник, киллер. Человеческого в нем очень мало.

– Ну почему? Он Наташу трепетно любил.

– Потому что твоя Наташа сама такая. На ней два убийства. Двух бандитов застрелила. Бандитов. Но по закону они люди с гражданскими правами. Да и почему она их убила? Обычная разборка…

– Неправда, – покачал головой Зиновий. – Их убил Евгений. Он сам мне об этом сказал. Лично. А Наташа здесь ни при чем.

– Ну, это следствие разберется, кто при чем. С пистолетом ее видели. И с ружьем, из которого были убиты беглые заключенные. Ты понимаешь, о чем речь?

– Разумеется. Они пытались ее изнасиловать.

– Ну, этого я не знаю.

– А я знаю. Не убивала она никого. Уголовников я убил. А она ружье у меня забрала.

– Ты хоть понимаешь, что ты сейчас сказал? – оторопело посмотрел на него Лебяжный.

– Да. Я уголовников убил. И Сипягина убил. И Шипилов тоже на мне. Можете меня расстрелять. Мне уже все равно.

До недавней встречи с Наташей Зиновий мог еще представить себе жизнь без нее. И представлял, и жил. Но сейчас он точно знал – без нее жизни больше не будет. Как будто знал, что никогда ее больше не увидит. А раз так, то он должен оставить хорошую о себе память. Ему уже нечего терять, а она еще молодая, красивая, она еще может найти счастье в этой жизни. И его будет поминать добрым словом. Может, свечку когда в церкви поставит за упокой его души…

– В том-то и дело, что тебе все равно, – укоризненно покачал головой Лебяжный. – Все равно, что одну расстрельную статью на себя ты уже взял. И снова берешь, ее выгораживаешь. А она – преступница, ее судить надо.

– Не преступница она, – покачал головой Зиновий. – Просто она запуталась. Со мной распуталась. Мы хорошо с ней жили. Пока эти не появились.

– Хорошо жили? Не верю. Ничему не верю.

– Не верьте, ваше право. А я был счастлив.

И сейчас он был счастлив. Законсервировал он память о чудесных днях, проведенных с Наташей, законсервировал внутри себя пережитое счастье. Неизвестно, сколько ему еще осталось жить, но до конца своих дней он будет согреваться ощущением этого счастья…

2

Голос надзирателя неприятно скребанул по нервам.

– Тюлькина! На выход!

– И не трави там тюльку, красивая! – хихикнула Галка, камерная кобла номер один.

– Заткни свою пасть, ковырялка! – вызверилась на нее Наташа.

Никто не смеет подкалывать ее и тем более гнобить. Она понимала, что в тюрьму попала всерьез и надолго. А значит, должна держать марку, чтобы не зачморили ее здесь и не опустили до уровня канализации. А понты гнать она умела. И по морде, если что, может врезать, не проблема. Галка уже свое огребла. Еще на позапрошлой неделе Наташа так в переносицу ей кулаком заехала, что до сих пор под глазами – синюшно-желтые круги. С тех пор эта выдра ее боится, но нет-нет да слетит гнилое словечко с длинного языка. Одно слово, ковырялка!

Наташа вышла из камеры и под конвоем направилась в помещение для допросов. Убийства ей шьют. Сразу четыре трупа. Явный перебор. Но за двух покойников точно отвечать придется.

Следователь Бобрецкий смотрел на нее скучающим взглядом. Всем видом давал понять, что зря тратит на нее время. Дескать, и так ясно, что она виновна. Козел!

– Здорово, начальник! – куражно усмехнулась Наташа.

Хорошо ей жилось в глуши под крылом у Зиновия. Так бы хотелось снова оказаться в его обители, в тишине да покое. Но судьба опять забросила ее в криминальную клоаку. И снова она вынуждена жить среди уголовного сброда. А с волками известно, как надо жить. И она будет по-волчьи выть, а иначе загрызут…

– Как жена? Не выдохся? На меня что-нибудь осталось?

Это была всего лишь игра. Остался у Бобрецкого порох в пороховницах после ночки с женой или нет, ей до фонаря. Она лишь вид делала, что вожделеет к этому придурку. Нарочно выводила его из себя.

– Прекрати, Тюлькина, – скривился следак. – Смотри, доиграешься!

Он и сам понимал, что не властен над ее желаниями. А она, конечно, не хотела его. После Зиновия вообще никого не хотела. Он не просто превзошел ее ожидания, но и отбил охоту к другим мужикам. Одних только воспоминаний о том, что было, хватит ей как минимум на год…

– И что будет?

– А узнаешь!

– Это что, намек, начальник? Домогаетесь подследственной? Используете свое служебное положение? Прокурор об этом знает?

Бобрецкий вышел из себя и от всей души приложился кулаком к столу так, что стеклянная пробка едва не вылетела из горлышка графина.