Французская жена

– Но как же он может это знать? – Мария невольно улыбнулась такому вопросу.

– А ты его не защищай, – возразила Таня. – Отлично он все знает! Кто сосульки ел в детском саду? И снег тоже.

Это она спросила уже у Данечки. Тот вздохнул и честно ответил:

– Даня ел. Дедал.

Даня и Дедал – это были два его имени. Дедалом его назвала Северина, потому что с присущим ей, как Таня это определяла, поэтическим идиотизмом решила, что в таком имени есть чувство полета, которое необходимо человеку. Чувство полета выразилось в том, что бесстрашный ребенок в полтора года чуть не свалился с четвертого этажа.

– Удивляться нечему, – заметила по этому поводу Таня. – Как вы лодку назовете, так она и поплывет.

С тех пор все предпочитали называть мальчика Данечкой. Заодно получалось, что в честь дедушки, Иванова отца, человека хотя и бесстрашного, но во всех своих поступках точного.

В комнату вошла Северина. Мария видела ее лишь несколько раз, и каждый раз появление этой странной, не слишком даже и красивой двадцатилетней женщины ошеломляло ее.

Как будто в комнате соткался из воздуха эльф или даже не эльф – все-таки это какое-то понятное существо, имеющее пусть выдуманный, но облик, – а просто рассеянный световой поток. Светились, казалось, даже ее ресницы, длинные и прозрачные.

Если бы Марию попросили объяснить, как должен выглядеть поэт, она просто указала бы на Северину. Удивительно, но при такой подчеркнуто поэтической внешности у этой девушки в самом деле были необыкновенные стихи.

Северина училась в Литературном институте, и сейчас у нее началась сессия.

– Я на три часа оставлю с вами Дедала, Татьяна Дмитриевна, можно? – сказала она, входя в комнату. – И с вами, Мария Дмитриевна. Мой экзамен не будет длиться дольше, чем у него достанет созерцательности.

Манера говорить у Северины была такая же, как внешность. И точно так же, как во внешности, в этой манере не было ни капли фальши. Вся Северина состояла из необычной естественности так же, как состояла она из света.

– Езжай уж, – махнула рукой Таня. – Говорила же я Ваньке, незачем было няню отпускать. Подумаешь, в садик он пошел!

– Папа не пошел в садик, – тут же уточнил Данечка. – В садик Даня пошел.

– А ты меня, пожалуйста, русскому языку не учи, – строгим тоном заметила Таня. – Я его, к твоему сведению, полвека преподавала. Иди, Северина, иди, – поторопила она.

Как только за Севериной закрылась дверь – вылетел эльф! – Таня обернулась к ребенку и без всякой строгости воскликнула:

– Ты моя радость! Как я по тебе соскучилась!

– Не скучи, ба. Я буду много-много болеть, – заверил ее Данечка.

– Пойдем, умница, я тебя молоком напою. – Таня встала из плетеного кресла, положила плед на его поручни. – С каштановым медом. Выпьешь и выздоровеешь.

Мария пошла в кухню вслед за сестрой и Данечкой. Она успела полюбить их жизнь – эту умную, тонкую, бережную друг к другу жизнь, которой жила семья Луговских со всеми ее разнообразными ответвлениями. Но точно так же она успела понять, что жизнь эта сосредоточена в волшебном круге, очерченном Таниной твердой рукою, и что круг этот, видимо, ее семьей и ограничивается.

Как устроена русская жизнь вне этого круга, Мария старалась не думать. Слишком болезненны были такие мысли. Да и зачем? Завтра она вернется в Париж, и все, что случилось с нею здесь, станет призрачным, словно и не бывшим. Жизнь ее опять войдет в ровное русло, которое она сама для себя выбрала.

Да, она ошиблась, приняв мираж за действительность. Что ж, эту ошибку надо исправить, и только. Видимо, Россия – страна миражей. Во всяком случае, такая Россия, какой она стала теперь. Не могли ведь пройти даром бесконечные годы, когда было сломано столько жизней и когда все глубокое, тонкое, незаурядное уничтожалось безжалостно, просто за то, что оно существует. И вот теперь все это перестало существовать, а то, что осталось – или, может быть, появилось вместо исчезнувшего, – вызывает оторопь и отвращение.

«Домой, – подумала Мария. – И забыть, забыть!»

Глава 4

Париж был погружен в ночь и туман. Из-за тумана все, что источало свет, было окружено радужным ореолом, и казалось, что город состоит из множества колеблющихся разноцветных пятен. Он словно сошел с картины, которая с него же и была написана.

Мария вышла из такси и, запрокинув голову, посмотрела на окна своей квартиры. В гостиной они светились, но не ярко, а так, что можно было понять: включены лишь светильники на полу. У нее было два наполных светильника – белые матовые шары, окруженные живыми цветами.