Детская книга

Сказано было более или менее понятно (Аще яко нам с тобою женитися?), но Ластик решил, что ослышался и подглядел в унибук. Прочел перевод — челюсть отвисла.

— Это что у тебя, зуб железный? — заинтересовалась Соломка, заглядывая ему в рот. — Дай потрогать.

И, не дожидаясь разрешения, полезла пальцами в рот.

— Здорово! Вот бы мне такой! То-то мамки с няньками меня боялись бы!

— Это кто же решил, насчет женитьбы? — не мог прийти в себя Ластик.

— Батюшка. На то его отцовская воля, — смиренно потупилась княжна.

— Как батюшка? Он ведь Шуйский, и звать его Василием, а ты по отчеству Власьевна, и фамилия — Шаховская.

— Батюшке цари жениться не разрешают. Он самый знатный из князей после Федора Ивановича Мстиславского — тому тоже нельзя, чтоб дети были. Боятся государи, как бы мы сами не захотели престола, вот и воспрещают наследников иметь. Поэтому батюшка, когда меня родил, заплатил старому Шаховскому, чтоб тот признал меня законной дочкой. Шаховские род старинный, но захудалый. Князь Власий воеводой в Сибирское царство поехал, навечно, а я у батюшки живу. И все про то знают. А вотчины, поместья и холопов батюшка в завещании на меня отписал, так что ты не думай, я невеста ого-го какая богатая.

— Да разве в нашем возрасте женятся?

— Всяко бывает. Мою двоюродную сестру Самсонию одиннадцати годов под венец свели. Нас, девушек, не спрашивают, — вздохнула Соломка, но без особой печали.

— И тебя тоже не спросили?

Она фыркнула, тряхнула косой:

— Еще чего! Я батюшке сказала: ладно, погляжу на него. Понравится — так и быть.

Ластик выжидательно смотрел на нее.

— Чего уставился? — Соломка покровительственно потрепала его по вихрам. — Согласна я. Иначе стала бы я с тобой худосочным разговаривать. Но гляди, целоваться пока не лезь. Батюшка мне с тобой любиться еще не велел, только дружиться.

Так Ластик обзавелся другом, учительницей старомосковской речи, а также бесценным источником информации.

Соломка знала обо всем, что происходит в доме, в городе и Наверху, то есть в царском дворце. Невзирая на малые лета, в тереме холостого Василия Ивановича она была на положении хозяйки. Ее звонкий голосок, то сердитый, то деловитый с утра до вечера доносился из самых разных мест — из внутренних покоев, со двора, от кухонь.

К гостю-пленнику Соломка являлась, когда ей вздумается, и запертая дверь ей была нипочем — у княжны имелся собственный набор ключей от всех замков.

Про то, отчего боярин содержит Ластика в строгой тайне, она объяснила так: боится Шуйский, что слуги проведают о воскресшем отроке — то ли ангеле, то ли царевиче Дмитрии — и побегут в царский дворец с доносом. И так уже в доме болтают всякое. Кто-то что-то подслушал, кто-то увидел, как Ластик ночью прогуливается по двору в сопровождении Шарафудина, вот и шепчутся, будто князь прячет в честной светлице не то злого колдуна в полтора аршина ростом, не то немецкого карлу (карлика). Однако правды пока не вызнали — иначе вся Москва сбежалась бы на чудесного отрока поглазеть. А уж поклонилась бы чудесно спасенному либо разорвала на куски — то одному Богу известно. Толпа — она и есть толпа. Кто знает, в какую сторону ее качнет. Если озлится, разнесет боярские хоромы по бревнышку, никакие ворота и холопы с пищалями (ружьями) не остановят.

На Москве, по словам Соломки, и так было тревожно.

Царем объявили юного Борисова сына, Федора. Про него Ластику известно было следующее: раньше батюшка думал Соломку за него выдать, и она сильно не возражала, потому что Федор собою пригож, статен, очи коришны плюс брови собольи, но теперь Василий Иванович отдает предпочтение Ерастиилу-Дмитрию, ибо положение нового государя шатко.

С юго-запада идет на Москву вор-самозванец, который врет, будто он и есть царевич Дмитрий, чудесно спасшийся от ножа убийц. А между тем известно, что никакой это не царевич — беглый монах-расстрига Гришка, в миру звавшийся Юшкой Отрепьевым. Польский король, враг православия, ему войско дал, и теперь самозванец хочет Годуновых прогнать, сам на царский престол сесть. Сила у него великая, бьет он государевы войска раз за разом. И стоит уже недалеко от Москвы, у города Путивля. Про вора Гришку толкуют, что он ведун (колдун) и чернокнижник, нечистая сила ему помогает. Во время битвы с князем Мстиславским — тем самым, которого Ластик в чулане видел, — напустил Вор на царское войско дьявольскую птицу, плюющуюся огнем. Стрельцы испугались, побежали, потоптали своих же товарищей до тысячи человек. Только батюшка, говорила Соломка, в эти небылицы не верит. Брешет, мол, Мстиславский, чтоб свою дурость прикрыть. Да не в Мстиславском беда — беда в том, что войско у нас хуже польского. Лишь глотки драть и брагу пить умеют, а как в сражение идти, трусят.