Мозг Эйнштейна

Конечно! Ведь кроме любви, ничем нельзя бороться с проклятием одиночества и чувством покинутости. Джина бросила его из-за неудавшейся тяжбы. А теперь, когда он, собственно, решился на самоубийство, когда он заживо похоронил себя в обезьяньей клетке, теперь она снова ездит к нему, — но опять-таки ради его миллионов, ради титула и приятной жизни. Опять как эгоистка. Так его не спасти.

Мне уже не было холодно. Я бегал по комнате как сумасшедший, будто призывал полный зал слушателей спасти этого Тарзана.

Ему нужно показать на примере, что такое человеческое милосердие или любовь: ведь у него не было случая познакомиться с ними. Только таким способом мы убедим его, что человек отличается от обезьяны, а не тем, что будем заковывать его в кандалы, как это делали в средние века. Тогда и Джина сможет выиграть процесс… Тут я понял, что не должен о ней думать. Конечно, необходимо его убедить, что для нас важен он сам. Мы откажемся от его имущества, я откажусь от этой красивой женщины, потому что хочу ему помочь. И, кроме того, я должен любить его. Да, теперь моя обязанность горячо любить это странное существо из цирка Кнолля.

На следующий день я поехал в Наход. Там мне с удовольствием продали Тарзана. Вскоре я понял почему. Цирк обанкротился. Служащие разбежались, артисты ходили подрабатывать на стройку. Тарзан лежал в горячке в своей клетке, уже без памяти. Продали его дешево.

Я отвез его в больницу. В приемном покое никто не усомнился в том, что Тарзан — человек. Это само собой разумелось. Я сказал, что фамилия его Барон, что он бродячий артист. Вольфганг Барон.

Вольфганг лежал в нашей городской больнице несколько недель. Каждую свободную минуту я проводил с ним, рассказывал ему о людях. Мне не хотелось переубеждать его ни в чем. Я только брал его за руку и уговаривал, что если он выздоровеет, то узнает все о своем высоком происхождении, что мы поможем ему найти то, ради чего он ушел из джунглей. Сестры обращались с ним ласково. Конечно, он уже не был тем красивым мужчиной, о котором рассказывала Джина, но тем не менее казался интересным. О нем заботились решительно все. Обезьяны бросают своих больных, по крайней мере я так думаю. Ухаживать за чужими больными — одна из особенностей человека.

Казалось, что на Тарзана это повлияло. Наконец, я заговорил о нем самом. Рассказал, что Джина все еще любит его, что ждет его, что он снова может вернуться к людям, ничего не потеряно. И вот через несколько недель он встал с постели, начал опять держаться прямо, как тогда, когда бежал из джунглей. Меня вызвал главный врач.

— Воспаление легких прошло, но туберкулез неизлечим. Мне кажется, у этого человека нет никакой сопротивляемости. Такие случаи встречаются только у жителей тропиков. Болезнь прогрессирует, и, к сожалению, нет никакой возможности остановить процесс.

Я вспомнил, что действительно почти все обезьяны, особенно взрослые, которых привозили в Европу, через несколько лет заболевали чахоткой. Но проблема, стоящая передо мной, не может зависеть от бактерий. Если я ее решу, то выиграю. Если мне удастся убедить его, то какая разница — скоро он умрет или нет, важно, что он умрет счастливым и не одиноким.

Я пристроил его работать дворником в наш зоосад. Достал ему фуражку и большую метлу, и он целыми днями подметал тротуары. Но для вышестоящих инстанций он числился обезьяной. Кто бы это позволил мне купить человека? Как человек он не имел бы права на несколько бананов и кило моркови, которые получали наши обезьяны за счет государства. Тогда была безработица, и дворники не могли и мечтать о бананах.

Впрочем, я надеялся, что недолго ему ходить в дворниках. Я послал в Лондон телеграмму Джонс и ждал ее с минуты на минуту.

Наконец пришел ответ. Джина приглашала нас с Тарзаном в Прагу, в международный отель. Я был в восторге. Директор нашего музея давно что-то подозревал, но, к счастью, он никогда не требовал отчета, так что с его стороны нам не грозило никакой опасности. Но я боялся Гильды, которая все еще с подозрением относилась ко мне и Джине. Хотя Гильда стала встречаться с новым практикантом, но я знал, что она только и ждала случая, чтобы мне отомстить.

Всю дорогу до Праги мы молчали. Тарзан вел себя, как обычный человек. В одежде простого служащего он ничем не отличался от других пассажиров, но все еще не решался сказать хоть слово. Я надеялся, что его прорвет, когда он увидит свою любимую. Я дал ему одеколон и по приезде, тут же на вокзале, сводил к парикмахеру, чтобы он произвел на нее самое лучшее впечатление. У меня было чувство, будто я везу на свадьбу родного брата.