Возраст третьей любви

Видно было, что она то ли встала незадолго до его прихода, то ли не ложилась совсем. Диван был сложен, постель с него убрана, а сама спящая Оля была одета в переливчатое вечернее платье. Ее открытые плечи, смуглые и тонкие, были зябко сведены, ноги в маленьких туфельках на шпильках поджаты калачиком.

Юра неслышно обошел вокруг стола, присел на край дивана рядом с Олей и, наклонившись, поцеловал ее голое плечо. Она тут же открыла глаза, села – и сразу обняла его, всем телом прижалась к его груди.

– Как же я уснула? – произнесла она удивленно и быстро.

Сон еще стоял в ее глазах, и она даже головой тряхнула, чтобы прогнать остатки сна.

– С Новым годом, милая. – Юра приподнял ее лицо, как сделал это тогда, в машине, всего неделю назад, и так же поцеловал – долго, до темноты в глазах. – С новым счастьем!

Он вошел в комнату не раздевшись, весь засыпанный снегом; Олины щеки сразу стали мокрыми от его дубленки. Снег мгновенно растаял на его волосах, а сам он еще не отогрелся в тепле, еще чувствовал внутри себя холодную свежесть зимнего утра.

– Как руки у тебя замерзли, Юра… – сказала Оля.

Она зажмурилась, как котенок, прижалась щекой к его ладони. Потом взяла его руки в свои, поднесла к губам, подышала на них, засмеялась, поцеловала и приложила к своей груди, низко открытой вечерним платьем.

Юра почувствовал, что голова у него начинает кружиться от ее тихого дыхания, от тепла маленькой груди, от всего ее гибкого, горячего тела, прижавшегося к его ладоням.

Это было то самое, что он почувствовал сразу, когда впервые поцеловал ее: она, неопытная девочка, была так глубоко, так неудержимо страстна, и именно к нему страстна, что и сам он вспыхивал мгновенно, от одного прикосновения к ней.

Конечно, надо было восхититься ее нарядным платьем, и празднично накрытым столом, и елкой, и всем ее милым ожиданием, – но у него уже не было сил на то, чтобы говорить что-то, улыбаться… Он так хотел ее, так всю ее захотел сразу, не медля ни минуты, что руки у него задрожали, и весь он задрожал от нетерпения.

И Оля сразу почувствовала это, и тоже не стала задавать всех этих прелестных, кокетливых вопросов: как тебе нравится, а это, а это?.. Пока он, едва не отрывая пуговицы, расстегивал, сбрасывал на пол дубленку, стягивал свитер, она уже искала язычок «молнии» на его джинсах, помогала ему снять их скорее, скорее, обнимала его бедра, прижимаясь щекой, и одновременно тянула вниз свое блестящее платье, под которым были только кружевные черные трусики. Он едва с ума не сошел, увидев ее голое смуглое тело с этой узкой полосочкой…

Вся она была тоненькая, маленькая, но совсем не хрупкая – наоборот, гибкая, как стебель актинидии, и обнимала его всем телом, отдавалась ему вся, как он и хотел.

Это даже в первый раз было так, в первый вечер, когда Юра привел ее к себе после рыбалки и думал, как бы не напугать своим порывом – довольно грубым, он сам это чувствовал. Но она и тогда совсем не испугалась, и тогда отдалась ему безоглядно и мгновенно, чуть не на пороге, он еле успел до дивана с нею дойти.

И даже когда он догадался, что ей становится больно, и попытался приостановить себя, быть хоть немного нежнее, осторожнее, – она, почувствовав эту его попытку, покачала головой быстро и отрицающе, прильнула к нему еще горячее, еще крепче – и он больше не пытался сдерживаться.

И теперь Оля ответила на его желание так, как он ожидал. Даже стон ее, когда он наконец освободился от одежды и упал на нее сверху, вдавил в диван, был такой, как ему хотелось услышать, – ничем не сдерживаемый стон желания. Он и сам застонал, хотя еще только прикоснулся к ней, еще не успел даже развести ее ноги – стройные, довольно длинные для ее маленького роста.

Юра не мог понять: успела ли она привыкнуть, приладиться к нему за неделю, или с самого начала ей было хорошо? Да это было теперь и неважно… Ей было хорошо – он безошибочно чувствовал по ее коротким вскрикам, и по тому, как вся она вдруг натягивалась, словно леска, и по сжимающему биенью вокруг его напрягшейся, погруженной в ее тело плоти… Наверное, действительно привыкла, почувствовала его: Юра оторваться от нее не мог всю эту неделю – к счастью, почти свободную от ночных дежурств. Ночами они не спали совсем, и выдался даже один день, когда оба были свободны, и в этот день они, кажется, тоже не вставали с постели.

На работе Гринев ходил как сомнамбула и думал только о том, как вернется домой, а там будет она, и вся она будет для него… И знал, что Оля тоже ждет сейчас минуты, когда он войдет, и обнимет, и вздрогнет от желания…