Даниэль Штайн, переводчик

4. Митинг на городской площади Эмска. Выступление мэра города Рымкевича.

5. Выступление художественной самодеятельности. Детский Хор. Танцевальный коллектив. Ансамбль народных инструментов.

6. Кадит. В центре раввин Хаим Зусманович.

7. Лея Шпильман, единственная еврейка города Эмска, со своей названной сестрой Серафимой Лапиной.

8. Площадь, где было совершено массовое уничтожение евреев в ноябре 1941 года (полторы тысячи человек, и нет их поимённого списка). Справа — костёл в лесах, слева — русская православная церковь.

9. Рувим Лахиш, организатор встречи.

10. Брат Даниэль с Эвой Манукян, родившейся зимой 42-го года в Чёрной Пуще. Её мать Рита Ковач вышла из гетто вместе со всеми 10 августа, но через несколько месяцев ушла с детьми и воевала с фашистами в Армии Людовой.

11. Эстер Гантман, вдова Исаака Гантмана, врача, оперировавшего всех лесных жителей и партизан. Она тоже была врачом, помогала мужу при операциях.

12. Это молодёжь, родившаяся после войны от тех, кто вышел из гетто. Их дети и внуки. (Эти фотографии предоставлены участниками встречи.)

30. Август, 1992 г. В самолёте Франкфурт — Бостон

Из разговора Эвы и Эстер

Поразительно, но Даниэль вообще ничего не знал о моём существовании. Он не знал моей матери, не знал, что среди тех, кто вышел из гетто, была беременная женщина. Я рассказала ему всё, что знала. Добавила то, чего не знала и что рассказал мне Нафтали, весёлый старичок из Израиля, который помогал моей матери и помнит моего брата Витека. Он был поражён, что я выжила, — как и ты в своё время.

Я рассказала Даниэлю всю мою историю. Он молчал, но время от времени клал мне руку на голову, гладил по волосам и вздыхал: доченька моя… Для него было очень важно, что я приняла католичество. Я сказала, что с юности в церковь только заглядываю, ставлю свечки, но не принимаю причастия. Рассказала, что всю жизнь враждовала с матерью и примирилась с ней по-настоящему лишь после её смерти. Потом он спросил, жив ли мой отец. И я сказала ему, что отец остался в гетто с теми, кто отказался уходить. Он был электромеханик, и ему казалось, что он со своей профессией сможет выжить. Даниэль сразу его вспомнил — Баух! Я стала расспрашивать его, но он сказал, что видел моего отца несколько раз, а в последний раз в то утро, когда его, Даниэля, арестовали. Даниэль предположил, что Баух был расстрелян вместе с остальными. Минутное бессмысленное горе — услышала о смерти отца, которого, в сущности, никогда и не было!

Потом, когда я тебя проводила в гостиницу, я пошла с ним в костёл. Он служил — очень быстро и горячо, частично по-польски, частично на иврите. Мне показалось очень красиво. Потом его окружили, долго теребили, а он меня держал за руку, как ребёнка, и не отпускал. Потом мы сели в костёле на той самой лавочке, где он сидел пятьдесят лет тому назад, и он сказал — почему у тебя тоска в глазах? Я вряд ли сама полезла бы к нему с такими откровенными признаниями… Я рассказала ему, как меня мучит ситуация с Алексом: я не могу смириться с его сексуальным выбором. Даниэль расстроился и сказал мне нечто удивительное:

— Деточка моя! Я совершенно этого не понимаю! Женщины так прекрасны, так привлекательны, мне совершенно непонятно, как можно отвернуться от этой красоты и взять вместо женщины мужчину. Бедный мальчик!

Вот что он сказал. Ни один из психологов никогда ничего подобного не говорил. Они пытались произвести анализ, что-то вычислить и каким-то образом увязать гомосексуализм Алекса с моей семейной жизнью, с какими-то моими проблемами.

Даниэль сказал, что испытывает, как и я, тихий ужас перед этим пороком, и что не однажды сталкивался с гомосексуалистами, и сказал, что лучше, если Алекс будет жить отдельно, не вовлекая меня в свои взаимоотношения. Потому что я должна сохранять себя от разрушения. И точно так же он ахал и расстраивался, когда узнал о сложностях моих с Гришей. Потом закрыл глаза, долго молчал. Сказал, что мы никогда не знаем, какие у нас впереди ещё испытания, болезни и трудности, и что было бы хорошо, если бы я научилась радоваться вещам, не связанным с семьёй и отношениями с людьми. Чтобы я лучше смотрела на другие вещи: на деревья, на море, на всю красоту, что нас окружает, и тогда восстановятся порушенные связи, и я смогу ходить в церковь и получать помощь из того источника, который всегда для нас приготовлен. И чтобы я меньше думала о своих чувствах, и вообще о себе меньше бы думала. И должна быть готова к серьёзным испытаниям. И он хочет, чтобы я приехала когда-нибудь к нему в Израиль. Обещал показать мне всё то, что там знает и любит. Сказал, чтобы я писала ему письма, а он либо вовсе не будет отвечать, либо очень коротко. Он сказал, что всегда будет обо мне молиться. И велел мне тоже молиться — представлять себе, что держишь на ладонях всех своих любимых людей и поднимаешь их к Господу. И все.