Пером и шпагой

Фридрих задумал авантюру – позорную и бесцеремонную, как всегда. Верховным командующим этой авантюрой он поставил полковника Колиньона, которого все знали как большого жулика.

– Мой друг, – сказал ему король, – когда тебя нет рядом со мною, мне хочется тебя повесить. Но стоит тебе появиться, как я начинаю любить тебя… Будь же другом – выручи своего короля, ты это уже не раз делал!

– Сколько дадите денег? – прямо и честно спросил Колиньон.

– Сколько я тебе дам денег, об этом никто не узнает…

* * *

Город Магдебург вскоре объявил свободную запись желающих в прусскую армию. По законам Пруссии «каждый башмачник должен оставаться при своей колодке», рожденный от башмачника сам становился башмачником, как и сыновья его. От «колодки» могла спасти пруссака лишь воинская служба. При записи в Магдебурге платили немало – только запишись. Добрые немецкие сердца не устояли перед звоном талеров. Студент бросал лекцию, ремесленник откладывал молоток, пивовар отпихивал бочку – все шагали в Магдебург! Хотя прусский солдат и бывал бит палкой, но население Пруссии было приучено к мысли, что идеал человека – это солдат.

Полковник Колиньон был человек с размахом, и по всем землям германских княжеств скоро разбрелись веселые говорливые люди. Они были хорошо одеты, кошельки их звенели, они обнимали красивых молодых женщин. Когда же их спрашивали – кто они такие, откуда весь этот блеск их чудесной жизни, – они скромно отвечали:

– А чего нам не жить? Мы – солдаты прусской непобедимой армии. У нас так: послужил королю – теперь гуляй…

За столами трактиров, в корчмах на перекрестках дорог Европы, за зеленым сукном игорных домов случались такие разговоры:

– Кстати, патент полковника прусской службы… не угодно ли? Всего двести фридрихсдоров. Могу и чин капитана… за сто пятьдесят!

Играли они широко. Жили еще шире. Вино текло рекой. Гремели пыльные юбки женщин – жесткие от крахмала, словно кровельная жесть… «Во какие солдаты у Фридриха! Во как они живут!»

Чиновники и купцы кидались на патенты, будто куры на крупу. За чином офицера им уже виделось дворянство, собственный фольварк и скотный двор, а в руке – добрая кружка пива… Они платили! Они щедро платили за продаваемые патенты! И потом всех этих дураков собрали в том же Магдебурге… Для начала построили по ранжиру. Из окон казарм глядели на них новобранцы.

– Эй, – кричали они, – сколько вам заплатили?

Гордые «полковники» и «капитаны» оскорблялись этим:

– Нам не платили! Наоборот, мы сами платили…

Ворота казарм закрылись. Уже навсегда. А точнее – на всю жизнь (если кто выживет). На спину этим «полковникам» и «капитанам» капралы стали вешать солдатские ранцы. Кто смел сопротивляться – того жестоко молотили фухтелями.

– Я не солдат! За что бьете? Я купил себе чин полковника.

– За то и бьем, что ты – дурак… Где это видно, чтобы чины покупались? Послужи королю – и ты станешь полковником.

– Клянусь всевышним… вот и патент… не бейте меня… Где здесь начальство? Я должен все объяснить… у меня жена, дети…

– Забудь про них! – отвечал капрал с палкой (начальство).

Так-то вот, через жестокий обман, Фридрих собрал для себя новую армию. Полковник Колиньон навербовал ему 60 000 человек. Вдумайся в это, читатель: ведь это не просто пять цифр, поставленных рядом, – это 60 000 уничтоженных людских судеб. Встань хоть на минуту во дворе прусской казармы, которая не лучше тюрьмы. Ощути на спине тяжесть ранца. Пусть тебя ожгут фухтелем. Пусть захохочут вокруг тебя наглые капралы… Вот тогда ты поймешь, читатель!

Политики

Близился 1760 год… Агенты Фридриха (тайные и не тайные) уже трудились по столицам Европы, подготавливая мир для Пруссии.

Сразу же после Кунерсдорфа Фридрих стал настойчиво добиваться мира с Россией; из Ораниенбаума его поддержал великий князь Петр Федорович, но сама Елизавета не совсем тактично показала из-под полы дулю:

– Вот ему, мошеннику… Так и можете передать!

Фридрих был встревожен не на шутку:

– Эти вертопрахи в Париже, Вене и Петербурге ведут себя так, словно меня более не существует как политического деятеля. Но я (хотя это и глупо с моей стороны!), – добавлял король, – все-таки жив. И могу доказать это дрожью своего тела, которое колотится каждый раз, когда я вспоминаю о шуваловских гаубицах!

Через своего гофрата король предложил Ивану Шувалову один миллион рейхсталеров, а Петру Шувалову – четыреста тысяч. Только б они, эти российские заправилы, удержали порыв своих войск в грядущую кампанию. А уж с Австрией да Францией король и сам как-нибудь разделается!