Туннель под миром. Сборник англо-американской фантастики

— Мы, читающие «Искатель», — ответил Лаберро, — сознаем свое превосходство над обычными людьми нашего времени. Но я, например, только недавно, когда в моем распоряжении оказался небольшой запас энергии, понял, насколько велико это превосходство» Вот тогда-то, занимаясь своими обычными служебными делами, я и подумал, как легко будет подвести черту под «Силой жизни» человечества, написав большими красными буквами «СТОП». Я начал присматриваться. Я не сводил глаз с телеэкрана, чего никогда не делал прежде. Да вот, полюбуйтесь сами.

Вездесущий телеэкран занимал большую часть стены слева от Лаберро и справа от Макса. Лаберро нажал одну из кнопок на своем столе, и экран ожил. Группа стройных девиц в шелковых, туго облегающих рейтузах и золотых туфельках, высоко задирая ноги, исполняла джигу под хриплый аккомпанемент мелодии весьма дурного пошиба. Камера, следуя за ними, подробно, слишком подробно, знакомила зрителя с телосложением каждой девицы.

— Филадельфия, — провозгласил Лаберро. — А теперь Голливуд.

Диктор объявил: «Приглашаем вас на «час культуры». Великое наследие прошлого. Прежде всего, по просьбе наших многочисленных зрителей, шедевр двадцатого века — «Голубая рапсодия» Гершвина».

Камера запорхала вокруг оркестра, особенно выделяя сладкозвучную группу смычковых инструментов.

— Лондон, — пояснил Лаберро.

Смутные фигуры метались и скользили в море тумана. А вокруг амфитеатром расположилась неистово орущая толпа. Комментатор хрипло выкрикивал: «Мяч у Рис-Уильямса! Он отдает его Джонсу, нет, Эдвардсу, нет, Джонсу. Прекрасный пас! Отличный пас! О-о-о — мяч утерян! По-моему, мяч утерян! Да, опять схватка! Какая великолепная игра!»

— Дели, — сказал Лаберро.

На этот раз телевикторина. Лаберро выключил телевизор.

— Выбор сделан наугад, — заметил он. — И все это во второй половине двадцать второго века! Ну-ка, скажите что-нибудь в его защиту! Я жду.

— Я и не собираюсь его защищать, — мягко возразил Макс. — Но вы-то, вы? Неужели все это вам настолько ненавистно, что вы оправдываете свое намерение стереть жизнь с лица земли?

— В оправдании, — ответил Лаберро, — нуждаются только слабые духом. У меня же нет сомнений. Я могу это сделать, а то, что я на это способен, уже само по себе есть оправдание.

— А как же дети? — спросил Макс. — И животные?

— Не пытайтесь взывать к чувствам. Сентиментальность — признак глупости. Дети становятся взрослыми. Животные тоже умирают, и подчас мучительно. Конец всегда одинаков независимо от того, наступает ли он мгновенно или ему предшествует длительная агония.

— Тогда вспомните о себе, — проговорил Макс. — Вы готовы к смерти?

— Каждый человек, каждое живое существо, — медленно ответил Лаберро, — умирая, уносит с собой целый мир. Но это мир субъективный. Я же унесу с собой мир объективный, миллиард миллиардов миров. Верите ли вы, что я действительно с нетерпением жду того мгновения, когда нажму вот эту самую кнопку?

И палец Лаберро чуть прикоснулся к маленькому зеленому кружку на пульте управления.

— Да, — ответил Макс, — верю. — Он помолчал. — И вы хотите, чтобы весь мир знал о том, что должно произойти? Для чего? Из чистого садизма?

— Нет, — мрачно возразил Лаберро. — Я хочу предупредить людей. Будет несправедливо, если их не предупредить.

Макс понимающе кивнул головой.

— Ваш телеэкран подключен к видеофону? — спросил он.

— Да, — ответил Лаберро. — А что?

— Соедините меня с кабинетом Сильвестро.

Лаберро секунду недоуменно смотрел на него. Потом сказал:

— Пожалуйста.

На экране появился кабинет Сильвестро. Сам Сильвестро сидел, Менигстайн стоял рядом.

— Что скажете? — спросил Сильвестро.

— Докладываю, — ответил Макс. — Подтверждаю, что директор Лаберро по-прежнему настаивает на осуществлении своего намерения. Взрыв, видимо, будет произведен в задуманное время. Необходимо тотчас принять срочные меры по эвакуации как можно большего числа людей на Марс и Венеру. Необходимо также сообщить людям о том, что должно произойти.

Сильвестро склонил седеющую голову.

— Согласен, — Он взглянул на Лаберро. — Вы подтверждаете, что в нашем распоряжении есть еще три дня?

— Мои намерения остаются прежними, — ответил Лаберро. — Три дня у вас есть.

— Вы не согласились бы на всемирную диктатуру?