Роза на алтаре

– Я мать Ролана Флери. Вы его помните?

Голос Маргариты прозвучал немного тише, чем прежде:

– Да.

Собравшись с духом, Элиана изложила свою просьбу. Хотя Маргарита не выказала никаких признаков удивления, все-таки женщине показалось, будто девушка впервые слышит о том, что где-то идет война.

– Я должна ехать с вами сейчас? – спросила Маргарита, когда женщина закончила говорить.

– Нет. Если сможете, приезжайте в другой день. И, пожалуйста, не говорите Ролану, что я просила вас его навестить. Скажите, что сами вспомнили о нем.

Лицо Маргариты порозовело.

– Я обещаю приехать, – просто отвечала она.

Элиана так и не сумела понять, какие чувства пробуждают в ней воспоминания о Ролане. Маргарита казалась бесхитростной и простой и в то же время не подпускала к себе. Однако женщина была уверена в том, что эта девушка сдержит свое слово.

Прошло чуть больше недели, и вот однажды утром Элиана открыла дверь в комнату сына со словами:

– К тебе пришли, дорогой.

Ролан повернул голову. В тот день он был сильно расстроен – ему наконец сообщили о гибели Себастьяна. Конечно, они давно не виделись, но Ролан хорошо помнил друга детства.

– Кто пришел, мама?

– Девушка. Признаться, я не сразу узнала ее. Ее зовут Маргарита Клермон.

В лице юноши появилось удивление и какая-то особая теплота.

– Она пришла ко мне? – повторил он.

– Да. Пригласить?

– Конечно. Здесь все… в порядке? – Он протянул руку и пошарил вокруг.

– Да, дорогой, – ответила Элиана, и на ее глазах невольно выступили слезы.

Маргарита была все так же скромно одета, но выглядела более оживленной и, к удивлению Элианы, вовсе не казалась застенчивой.

– Здравствуйте, Ролан, – она говорила тихо, но уверенно. – Возможно, вы меня не помните? Я Маргарита Клермон.

– Я… я вас помню, – слегка запинаясь, произнес молодой человек. – Пожалуйста, садитесь.

– Я вас оставлю, – сказала Элиана и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Она слышала, как они о чем-то разговаривают, однажды Ролан даже засмеялся.

Маргарита пробыла в его комнате около часа и собралась уходить. Элиана поблагодарила ее за визит, но не рискнула просить приехать снова.

Женщина вошла в комнату сына и присела на стул. Ролан откинулся на спинку кресла; он не двигался и молчал. Элиана догадалась, что он созерцает какие-то картины, созерцает мысленным взором, который никто не в силах отнять у человека, пока он жив. И охваченной безумной надеждой женщине вдруг почудилось, что она видит в лице сына отражение того самого волшебного внутреннего света.

– Как ты думаешь, мама, какая она? – спросил Ролан. Элиана помедлила, собираясь с мыслями. Ей нравилась Маргарита – ее загадочное спокойствие, мягкая неторопливость движений.

– Она серьезная, искренняя, умная. Эта девушка способна стать хорошим другом.

– Странно, – промолвил Ролан, – откуда она узнала обо мне? Почему пришла? Мне неудобно было спрашивать.

– Вероятно, от своего отчима, – ответила Элиана. – Я рассказывала ему о тебе. Правда, это было давно.

– Ты считаешь, она еще придет?

– Не знаю, дорогой. По-моему, у нее сложные отношения с матерью.

Ролан задумался.

– Интересно, она все еще с кем-то помолвлена?

Элиана затаила дыхание. Одна ложь всегда влечет за собой другую, а потом они начинают толкать человека в пропасть. Но она готова была взять на свою душу хоть сто тысяч смертных грехов, если б это хоть на мгновение облегчило страдания сына.

– Не знаю. Может и нет. В противном случае она бы вряд ли приехала.

Черты лица Ролана неожиданно смягчились, и он произнес со своей прежней, чудесной, милой юношеской улыбкой:

– Да, верно!

И Элиана поняла, что он улыбается своим мыслям.

ГЛАВА V

В 1814 году Франция переживала очередной кризис власти. Война была проиграна, союзные войска во главе с императором Александром I вступили в Париж. Обстоятельства вынудили Наполеона отречься от престола и отбыть на остров Эльба. Главой нового временного правительства антифранцузская коалиция назначила Талейрана, который более чем кто-либо склонялся к необходимости восстановления в стране династии Бурбонов – призрака прошлого, желавшего воскреснуть в настоящем.

В эти дни Париж напоминал огромную нахохлившуюся птицу, замершую в напряженном нерешительном ожидании грядущего: то ли оттепели, то ли лютых холодов.