Сарафанное радио и другие рассказы от первого лица

Мы с мамой сдались. Наступили себе на горло. Ездили к Алиске порядок наводить, стирать, гладить — обслуживать драную поэтессу. Только бы Вере передышку дать. Будущее представлялось нам кошмарным. До старости за Алисой грязь подтирать?

Провидение над нами смилостивилось. Алиса квартиру продала, подалась в столицу и сгинула. За три года — ни письма, ни звонка, ни подарка ребенку. И славно! Так бы и дальше не слышать о булыжнике, покрытом шоколадом.

Вера девочку родила, племянника воспитывает. Славный мальчик, не в мать пошел, в тетю.

Жизнь после смерти

Долгое время я была убеждена, что есть опыт, которым не нужно делиться. Вернее, панически не хотела, например, знать, что переживает мать, потерявшая ребенка, или человек, приговоренный к смерти. Следует только молиться, чтобы подобного с тобой и близкими не случилось. Да и слов, я думала, чтобы описать подобный опыт, не существует. Теперь нашлись. Доченька моя, храни ее Господь, жива и здорова. К смерти готовилась я сама.

Мне было тридцать два года. Прекрасная семья, интересная работа, шестилетняя дочурка. И чувствовала я себя нормально, ничего не болело и не беспокоило. В том числе и твердые шарики в груди, которые я случайно обнаружила, стоя под душем. И вот я сижу перед врачом после анализов и обследований, и он говорит, что нужно срочно делать операцию. Удалить грудь, матку и придатки. Я молода, и рак развивается стремительно, у пожилых женщин злокачественные опухоли растут медленнее, а у меня предпоследняя стадия.

Это раньше от пациентов скрывали страшный диагноз, сейчас говорят прямо. Но подбадривают: есть надежда. То есть мне оставили маленькую надежду на то, что, превратившись в уродливое бесполое существо, я проживу долго и счастливо.

Мои чувства после разговора с врачом — как раз то, чего я не пожелаю заклятому врагу, что боятся испытать нормальные люди. И через шок, агрессию отрицания, отчаяние, депрессию возвыситься до принятия своей судьбы, до удивительного духовного просветления, до религиозной благости и всепрощения дано не каждому. Я видела таких людей, одной ногой стоящих в могиле и в тоже время несущих свет жизнелюбия. Но сама к ним не принадлежу. Сознание бренности существования не учит меня ценить мгновения жизни. Не могу быть счастливой, когда голова лежит на плахе. К сожалению, очень большому сожалению! Я из тех, кому в последнюю минуту — или в омут головой, или в проклятия Создателю.

Мужу про свои анализы и обследования я ничего не рассказывала. Не хотелось вызвать у Игоря естественное отвращение к моему телу, в женских органах которого завелись мерзкие бяки.

С Игорем мы учились на одном факультете Московского энергетического института. Наши любовные отношения были похожи на сотни и тысячи подобных студенческих. Хотя началось все «романтично» — мы сшиблись лбами. Буквально и больно, в дверях аудитории: он удирал с лекции, а я на нее спешила. Я обозвала его дебилом, он меня — идиоткой. Через несколько дней на дискотеке в общежитии пригласил меня на медленный танец:

— Не откажите умственно отсталому дебилу?

— Только слюни не пускать и на ноги не наступать! — рассмеялась я.

Неделю мы с ним подшучивали друг над другом, а на вторую уже страстно целовались. Познакомились на втором курсе, на третьем — расписались. Деваться нам было решительно некуда: я жила в общежитии, у Игоря в маленькой двухкомнатной ютились родители, младшая сестра и старенькая бабушка. Ни моя мама, скромная учительница в городе Льгов Курской области, ни родители Игоря не могли нам сделать подарка вроде ежемесячного взноса за снимаемую комнату. Они — прекрасные люди и потому, наверное, не богаты и не чванливы.

Игорь устроился дворником — за комнату в полуподвале и зарплату размером в две стипендии. По утрам или поздно ночью мы мели с ним двор, сгребали снег, кололи лед. Часто нам помогали друзья — быстрее закончим и загудим в дворницкой. Это было чудесное время, как припев в хорошей песне, — долгий веселый припев без нудных куплетов. В полуподвале кроме нас с Игорем жили еще два дворника, оба — алкоголики: тетя Ира и дядя Юра. Пили они тихо и постоянно, к нашим буйным компаниям относились благосклонно. Тетя Ира пекла на всех пироги с капустой, а дядя Петя, сидя в углу, слушая наши споры о литературе, искусстве, политике, о будущем энергетики, бормотал: «Слова русские, а ни бельмеса не понимаю».

После института мы уехали в далекий сибирский город, где построили и запускали теплоэлектростанцию. Производственных проблем было столько, что казалось немыслимо их разрешить, и «Луша» никогда не выдавит из себя ни киловатта электроэнергии. «Лушей» мы звали станцию. В честь жены директора, отличного дядьки, который одинаково проникновенно говорил: «Моя супруга Луша…» и «Наша вверенная в руководство станция…». Когда «Луша»-станция все-таки вышла на проектную мощность, мы испытывали такое ликование, словно не электричество бежало по проводам, а наша собственная кровь.