Конец Дороги

Нет, в Матвеевку идти он не хотел. Что это за побег? Так, прогулка…

Из этого-то глупого желания предпринять что-нибудь настоящее, решительное, его и понесло на Дорогу, а когда встал выбор — идти направо, к Хабару, или налево — он пошёл налево, в неизвестность.

Сколько Ванька себя помнил, слева ещё никто никогда не приходил — все странники шли справа. Узнав от местных, что дальше их деревни, по слухам, человеческого жилья нет на сотни километров, зато в перехлёстывающей через Дорогу лесной чаще встречаются гигантские волки, утаскивающие в одиночку целого быка, путешественники чаще всего теряли весь боевой настрой и уходили обратно — туда, откуда пришли, направо. Те же единицы, что всё же осмеливались идти налево, больше никогда не возвращались, по крайней мере, в их деревню.

Ваньку же, когда он думал о Дороге, буравила беспокойная мысль — как же такое возможно, чтобы слева совсем ничего не было, если туда вёл такой великолепный, широкий, асвальтированный путь?

Ночь он провёл на сарае, не желая встречаться с отцом. Когда все улеглись, воровато проскользнул на кухню, похлебал холодного супу из убранной матерью в подвал кастрюли, набрал вяленого мяса, сухарей, сколько было, стащил отцовский охотничий нож, взял свой лук со стрелами и затаился, дожидаясь восхода.

На ночь ворота в деревню запирались. Можно было попытаться перебраться через окружавший её двойной трёхметровый частокол, составленный из сосновых брёвен, но его могли заметить со смотровых вышек, и, чего доброго, стрельнуть. К тому же в зазоре между двумя рядами брёвен бегали злющие сторожевые псы, и упасть к ним Ваньке совсем не хотелось. Самое малое, чем ему удалось бы тогда отделаться — порванные джинсы и домашний арест недели на две.

Такие меры предосторожности для деревни были не лишними: хотя о дикарях-людоедах ничего не было слышно уже пару лет, это вовсе не означало, что они окончательно покинули округу. Пока жители деревни, объединившись с Матвеевскими, не дали им отпор, те продолжали воровать скот, нападать на грибников и потом подкидывать к деревенским воротам отрезанные головы пропавших с выколотыми глазами.

С тех пор как двум сотням бойцов, которых выставили сообща две деревни, удалось застать врасплох досаждавшую им стаю дикарей и вырезать всех поголовно, в окрестностях стало потише; теперь людей тревожили только волки и большие нетопыри. Запредельная жестокость, с которой деревенские расправились с дикарями, сравняла людей со зверьми, но выкупила им несколько лет мира и спокойствия. О том, что произошло с самками и детёнышами, которых охотники обнаружили после боя на отдалённой поляне, не рассказывали даже самые болтливые из бойцов; смоляной столб, тяжело поднимавшийся с той поляны, коптил небо два дня подряд.

Однако поблизости могли бродить и другие стаи, поэтому на вышках три раза в сутки менялись дозорные, ворота запирались с заходом солнца и открывались только на восходе, а обозы редко шли в Матвеевку и обратно без охраны. Не то что бы обе деревни находились на осадном положении, но никаких дальних экспедиций ни деревенские, ни Матвеевские не предпринимали: не до чужого, своё бы отстоять.

Ночью за частокол никто и не думал соваться, и ради Ваньки охрана не стала бы снимать с ворот окованное железом бревно, служившее засовом. Куда проще было дотерпеть до первых солнечных лучей, подойти к дозорным, и, соврав, что идёт по грибы, стремглав кинуться по тоненькой тропинке, уводящей через высокую душистую траву, через кусты, огибая поваленные искорёженные деревья, за холмы — к Дороге.

Спохватились бы его не сразу: один из дежурных — хороший друг отца, передаст ему Ванькину сказку; забеспокоятся только к вечеру, если он не вернётся к закрытию ворот. А за день можно далеко уйти. Вокруг, куда ни глянь, сопки. Дорога накатывает на них волной, и даже поднявшись на самый верх гребня можно увидеть только ближайшие вершины, а впадины остаются скрыты от взгляда. Для побега удобнее не придумаешь. Если бы ещё дождь пошёл, смыл его запах и сбил с толку собак… Отец точно пойдёт искать, всё-таки единственный сын, пусть и не любимый.

Надо бы с собой, кстати, и зонт взять: хотя Ванька, как и все родившиеся после войны дети, отравленные ливни переносил лучше, чем взрослые, опасность заболеть оставалась. Зонты у них делали сами — из козьих шкур. Шерсть не сбривали, получалось забавно и как-то уютно, хотя после дождя лохматые зонтики и подванивали немного. Окрестили их почему-то «робинзонами», а Ванька, пока маленький был, да и до сих пор по привычке иногда называл, путая два слова, самодельное устройство «робинзонт».