Алиби

— Чего? — Хэммонд как будто даже удивился. — Все это лежало на моей совести слишком тяжким грузом, и я…

— Но я не священник, я не отпускаю грехов, — едко сказал адвокат.

— Да, это верно, — согласился Хэммонд.

— Кроме того, — добавил Перкинс, — в этом деле об убийстве мы с тобой находимся по разные стороны баррикады.

— Это так.

— Тогда какого черта ты явился ко мне? — спросил он уже сердито.

— Потому что я знаю, кто убил Петтиджона, — ответил Хэммонд.

Глава 33

Это заявление настолько потрясло Перкинса и Юджин, что они снова замолчали, но на этот раз тишина длилась всего несколько секунд. Потом оба засыпали Хэммонда вопросами. Фрэнк, в частности, хотел знать, почему все-таки он пришел с этим к нему, почему не отправился в полицию.

— Я сделаю это позднее, — ответил Хэммонд. — Прежде чем предпринять дальнейшие шаги, я хотел бы выслушать тебя, Юджин. — Он повернулся к ней. — Расскажи мне все. Только прошу тебя: ничего не скрывай, это может быть важно.

Но прежде чем она успела что-либо сказать, Перкинс остановил ее, подняв вверх руку.

— Ты, наверное, меня за идиота держишь, — сказал он сердито. — Я не позволю моей клиентке рассказывать тебе что-либо. Я вообще не хочу, чтобы она участвовала в этом разговоре, который ты навязал нам обоим. Ты ведешь себя в высшей степени непрофессионально и безответственно и подвергаешь мою клиентку опасности. Я не могу этого допустить…

— Ты же только что сказал, что ты — не священник, так что не надо читать мне проповедей, Фрэнк, — перебил его Хэммонд. — Ты не священник, не учитель воскресной школы и не мой отец… Мы оба — и я, и Юджин — признались в том, что вели себя не самым разумным образом, чего же тебе еще?

— “Не самым разумным образом” — это еще мягко сказано, — проворчал Перкинс. — Чего вы от меня ждете? Совета? Я пока могу сказать только одно: ваша интимная близость может иметь поистине катастрофические последствия для всех, включая меня.

— А при чем здесь ты? — искренне удивилась Юджин.

— Меньше пяти минут назад ты призналась, что сделала все, что могла, чтобы уложить Хэммонда с собой в постель, — сварливо сказал адвокат. — И если существует какой-то способ спасти тебя от тюрьмы, так это объявить на суде о том, что вечер и ночь субботы ты провела с Хэммондом. Но подумай сама, как ты будешь выглядеть в глазах присяжных в свете показаний Бобби Тримбла?

— Не понимаю, — пожала плечами Юджин, — при чем тут это! Ведь прошлое — это прошлое. Я больше не та двенадцатилетняя дурочка, у которой к тому же не было иной альтернативы, кроме голодной смерти. Я — совсем другая… — Она посмотрела сначала на Перкинса, потом перевела взгляд на Хэммонда. — Показания Бобби правдивы за одним-единственным исключением. Я позволяла им только смотреть на меня, и не больше.

Ни Хэммонд, ни адвокат ничего не сказали, и Юджин с самым категорическим видом покачала головой.

— Никогда ни один из них не прикоснулся ко мне, не говоря уже о большем. Это было для меня особенно важно, поскольку я продолжала надеяться, что когда-нибудь у меня будет другая жизнь. Я сознательно прочертила для себя эту границу, за которую не должна была переходить ни при каких обстоятельствах. Слава богу, что мне хватило ума сделать это!

Разумеется, Бобби эксплуатировал меня самым подлым, самым бесчестным образом, но мне потребовалось много лет, прежде чем я перестала винить себя в том, что случилось. Я сама поверила в то, что я — плохая, развратная, испорченная, и избавиться от этого оказалось невероятно трудно. Я целиком зависела от Бобби и ужасно боялась, что он бросит меня и убежит, а ведь на целом свете у меня не было ни одной родной души, кроме него. — Юджин печально улыбнулась. — Вот так я сама стала своей собственной пациенткой. Мне пришлось серьезно лечиться, и знаете, что оказалось самым трудным? Научиться любить себя, ведь только человек, который любит себя в достаточной степени, может считать себя достойным любви окружающих. К счастью, мне повезло: супруги Карта, которые удочерили меня за год до моего совершеннолетия, научили меня тому, что в мире существует нерассуждающая, безоговорочная любовь. Когда я поняла, что эти бесконечно порядочные и честные люди любят меня такой, какая я есть, любят вопреки моему прошлому, о котором, кстати, я сама им рассказала, — только тогда мне стало окончательно ясно, что я не только могу, но и должна похоронить свое прошлое.