Моонзунд

– Быть того не может! Как же из фанеры?

– По окружности проволокой обмотают и… палят!

Лейтенант Карпенко иногда вступал в споры:

– На флоте не принято говорить о собственных жертвах. Но послушайте хоть раз речи матросов… Есть деревни, где мужики сплошь на костылях бегают. И это – женихи! Есть волости, где мужиков подчистую забрали, а бабы на себе пашут и живут с мальчишками… за гармонь, за конфеты, за бутылку водки. Господа, надо не радоваться чужой кривизне, а на себя обратиться. Война страшна еще и тем, что нравственно калечит чистоту русского человека… Это осквернение коснулось и самого чистого – крестьянства!

– Гришок, – сказал мичман Деньер, – ты как большевик. Тебя бы на эшафот исполкома, чтобы с Дыбенкой рядом… вот сюжетец.

Каперанг Антонов, осторожничая, решил подать голос:

– У вас, господин Карпенко, какие-то лишние, напрасно отягчающие вас знания… К чему они вам?

На что получил ясный ответ:

– Знания человеку двигаться не мешают – это ведь не грыжа…

– От недовольства войной можно прийти и к пораженчеству.

Гриша Карпенко извлек из кармана кителя свои новенькие погоны и приставил их к плечам.

– Вот они! – сказал. – Как был, так и остаюсь офицером русского флота. Не поражения жду, а победы… Вы неправильно меня поняли, господа. Если «Слава» пойдет в бой, я об одном буду мечтать, чтобы погибнуть за отечество, как погибли мой отец, мой дед, мой прадед… Карпенки уже сто лет качаются на палубах русских кораблей, и я своих предков не подведу…

…Уже началось дезертирство с флота. Первыми побежали монархисты-офицеры, не желавшие служить «хохлу» Родзянке. Под шум митингов утекали и матросы, которым, как они говорили, «надоело».

7

Третьего апреля на Финляндском вокзале собралось много народу.

– Скажите, а когда приходит поезд номер двенадцать?

– Гельсингфорсский сегодня опаздывает…

В двенадцатом часу ночи паровоз прикатил финские вагоны. Вдоль платформы выстроились матросы 2-го Балтийского флотского экипажа. Из третьего класса вышел Владимир Ильич Ленин, поднял над головой круглую шляпу. Раздалась команда морского офицера:

– Смирррр-на! На-а кррра-а-а… ул!

Крепкие ладони матросов отбили прием, винтовки блеснули и замерли, блестя штыками. Ленин спросил у Бонч-Бруевича:

– Это зачем? И что я должен делать в таком случае?

К нему, печатая шаг, уже подходил офицер флотского экипажа. Отдав рапорт Ленину, он произнес приветственную речь, в конце которой искренне выразил горячую надежду видеть Ленина членом Временного правительства, товарищем Керенского, Гучкова и Родзянки. Конечно, политическая инфантильность офицера флота была слишком очевидна, но Ленин вступать с ним в спор не стал. Он обратился с краткой речью к матросам, закончив ее призывом:

– Да здравствует социалистическая революция!

Коллонтай вручила Ленину цветы.

– Куда мне теперь идти? – спросил он.

Его провели в «царские комнаты» вокзала. Здесь его поджидал черный и мрачный, как ворон, Чхеидзе (одет под рабочего). Чхеидзе прочел Ленину нотацию, как должен вести себя Ленин в революционной России… Ленин обратился к собравшимся товарищам, закончив свою краткую речь теми же словами:

– Да здравствует социалистическая революция!

Площадь перед вокзалом была заполнена народом, который его ждал. Загремели оркестры. Люди пели «Интернационал».

На площади стоял броневик.

– Владимир Ильич, народ просит вас сказать…

Ленин поднялся на броневик. Он выкинул вперед руку и начал говорить – в века!

* * *

На следующий день выступал в Таврическом дворце. Тезисы Ленина так и вошли в историю как «Апрельские тезисы». Власть должна перейти в руки пролетариата. Отказ от всяких аннексий – не на словах, а на деле. Полный разрыв с интересами капитала.

– И никакой поддержки Временному правительству!

Против него выступили меньшевики.

Чхеидзе брякнул в колокольчик:

– Политическая линия Ленина ясна. Он долго не был в России и, естественно, не знаком с нашей действительностью.

– Бред! – орали из зала. – Позор марксизма…

– Долой Ленина! Он заговорился!

– Это бунтарство, ведущее в трясину анархии…

Поздно вечером Ленин, усталый, вернулся домой:

– Надя, сегодня я был в меньшинстве. Неприятное положение. Меня поддержала только одна женщина – Коллонтай…

Чхеидзе в эти дни говорил: «Вне революции остается один только Ленин…» Ах, это колесо истории! Как оно иногда забавно вращается. На одном из его поворотов далеко в сторону отлетел сам Чхеидзе и остался «вне революции».