Моонзунд

* * *

Словно прекрасные жемчужины, нанизанные на одну нитку, тянутся вдоль пляжей, сверкая с моря, знаменитые курорты – Добельн, Ассерн, Кеммерн, Майоренгоф и Шлока. Вот за теми каштанами, что согнуты ветром, за пляжными киосками, где еще недавно торговали мылом и полотенцами, мороженым и шипучей водой «Аполлинарис», – сейчас здесь раскисли под дождями вдруг ставшие неуютными санатории и кургаузы, затихли хрупкие раковины павильонов для музыки, для флирта, для осторожных первых поцелуев… Все кончилось! И растеряны в панике игрушки детей на песке; море еще иногда бросает на берег забытые зонтики приезжих дачниц и шлепанцы петербургских сановников. Гинденбург уже рядом: спасайтесь, люди!

Пусто – и германский снаряд взрывает горячие пески штранда, гаснут с моря теплые искры купален… Спасайтесь!

Осыпана ночным дождем, «Слава», как безмолвная тень, вошла в Ирбены. Соратники молодых лет «Славы» давно опочили возле Цусимы, а линкор, сочась железными швами, дожил до расслабленной корабельной старости. Не так уже, как раньше, бьется его сердце – машины, побаливают котлы-желудки, в артериях магистралей не так уже бурно пульсирует кровь воды и пара… Старость – не в радость (даже нам, кораблям!). Механики каждодневно, словно больничную карточку, заполняют графы журналов – о повреждениях, о появлении течи, об ослаблении корпуса…

Тихо струясь корпусом между берегом и минными банками, «Слава» вступила в Рижский залив, словно рыцарь былой эпохи – вся из невозвратного прошлого. Слева по борту остался мыс Церель, справа – от Курляндии – ее засекли немецкие береговые посты. Со стороны залива, из ночной темени, старому кораблю – молодо и задорно – подмигнул молодцеватый юноша «Новик», и линкор ответил ему на позывные своим потухшим слезливым глазом:

«Я здесь… это я… я иду вам на помощь, молодежь!»

В это время к Ирбенам подходил германский флот в составе семидесяти боевых единиц. Случись так, что немцы ворвутся в Рижский залив, и тогда «Слава» обречена на гибель, ибо предательские отмели Моонзунда не выпустят линкор на просторы Балтики. Корабли всегда знают лицо своей смерти – вот оно, это смутное лицо забортной воды, что нехотя вскипает под натиском тупого форштевня. Впереди «Славы» легкой рысцой бежит «Новик» – он бежит легко, будто играючи, и это понятно: он еще молодой… С мостика линкора по раскатам четырнадцати трапов, блещущих медью, минуя множество люков и переходов, спустился командир «Славы», моложавый и симпатичный каперанг Сергей Сергеевич Вяземский (не князь!).

– Готовность прежняя, – напомнил он кают-компании. – В любом случае, господа, прошу объявить по команде, что мы пойдем на гибель, но не отступим. Нам отступать некуда. Сигнал первой же тревоги – возглас славы для нашей «Славы»!

Фамилия Вяземских на Руси была столь широко известна, что многие по ошибке называли его, как князя, «вашим сиятельством», на что Сергей Сергеевич всегда добродушно отвечал:

– Я ведь не сиятельный – я лишь старательный…

«Слава» бросила якоря, и тяжкие звенья цепей с грохотом побежали в море. Зацепились за грунт. Встали. В каюте Вяземского допоздна не угасал свет. Командир линкора вместе с флагманским артиллеристом флота, кавторангом Свиньиным, обсуждал весь трагизм положения. Оба участники русско-японской войны, они понимали друг друга с полуслова.

– Сережа, – говорил флагарт, – ты же не достанешь своей артиллерией до немца, который будет хлестать по тебе с дальней дистанции. У них руки длиннее твоих.

– Володя, я уже решил, что мы затопимся…

Над ночным рейдом, едва не задевая мачт «Славы», в небе могуче прогудел русский «Илья Муромец» – чудо XX века!

* * *

Армаду германских кораблей возглавлял прославленный немецкий флотоводец – адмирал Хиппер… На мостике «Зейдлица» он раскурил первую за день сигару, глянул в мутный рассвет:

– Вот он, русский коридор на Ригу, – Ирбены!

Ирбены… Одно это слово заставляет матросов вжимать головы в плечи, зорче осматриваясь. С тральщиков рассказывают (без вранья!), что в тихую погоду, стоит лишь застопорить машины, и тогда под водою проступают в Ирбенах черные головешки русских мин. Они только и ждут, чтобы корабль кайзера коснулся их страшных рогулек… Взрыв! Взрыв! Взрыв!

Началось траление Ирбенского пролива. Командиры германских тральщиков, после гибели своих судов мокрые – хоть выжимай их, с лицами – как гипсовые маски, докладывали Хипперу: