Моонзунд

– Ты не думай, – говорил Артеньев, – что мы, офицерство, лыком шиты. И многие из нас отлично чувствуют все российские неустроенности. Но… молчат! Вы свои пяток лет оттабанили – и домой поехали. А у нас другое дело… присяга, долг, честь. Наконец, и пенсия. Она, как ни крути, а языки тоже защелкивает…

Близость Кронштадта обоих насторожила: при сатрапии губернатора адмирала Вирена здесь не пахнет раздольем флотской удали. Город-крепость, город-тюрьма, весь в камне, и даже мостовая из чугуна – уникальнейшая в мире.

– Сдадим вот хронометры и… поскорей бы отсюда!

Сдали они хронометры, ночь переспали, наутро опять пошли в мастерские. Шли они, как заведено в Кронштадте, по разным сторонам Господской улицы – Артеньев шагал по правой («бархатной»), а Семенчук по левой («суконной») – таковы здесь порядки. Откуда ни возьмись выкатился на Господскую серый в рыжих подпалинах жеребец, а в коляске с открытым верхом сидел сам Вирен.

– Стой, – заорал он Семенчуку. – Чего руки в карманы сунул? Давай бляшку с номером… Я тебя научу, как держать руки надо!

С «бархатной» стороны Артеньев перешел на «суконную»:

– Господин вице-адмирал, это мой матрос, мы с «Новика», только что с позиций Моонзунда, приехали с хронометрами…

– А, – сказал Вирен, – с эсминцев? Разболтались вы там, вдали от дисциплины флотской. Я вас проучу… Что за ботинки?

Ботинки на ногах Артеньева, правда, были не форменные.

– Казенные жмут, – сказал он. – Извините.

– Казенные уже и жать стали? Может, и мундир вам мешает? Сейчас же отведите своего разгильдяя на гарнизонную гауптвахту, а затем сами ступайте на офицерскую – арестуйтесь!

Жеребец тронулся дальше, и Господская вмиг стала пустой, будто вымерла. Одиноко маячили офицеры, заранее становясь во фронт. Дамы – при виде Вирена – спешили переждать его проезд в подворотне, чтобы не нарваться на оскорбление. Зато свободно шлындрали, бесстрашны и ненаказуемы, кронштадтские проститутки…

Артеньеву было стыдно перед своим гальванером:

– Пойдем, Семенчук, я тебя посажу, а потом и сам сяду…

Отсидели они два дня, забрали из мастерской хронометры.

– Бежим! – сказал Семенчук. – Ноги в руки и бежим…. Вот уж несчастная братва, кто здесь по пять лет загорает.

* * *

Со двора флотского Экипажа, как в далеком детстве, пела труба. Ирины дома не было, Артеньев открыл квартиру своим ключом:

– Входи. Как-нибудь устроимся переночевать у меня.

Вошли. В квартире было страшное запустение.

– Не дай-то бог иметь такую жену, как моя сестрица. Правда, она еще глупа… Что взять с дуры-бестужевки?

Семенчука поразил вид огромных пустых комнат с отодранными по углам обоями. Кривоногая жалкая мебелишка, почти сиротская, кособочилась по углам квартиры – неприютно и одичало.

– Небогато живете. А я-то думал…

– И думать нечего, – сердито отвечал Артеньев. – Тебе кажется, если дворянин, так уже особняк, рысаки, лакеи, а сам дворянин кровь сосет из народа. Че-пу-ха!.. Мой батюшка сорок лет вставал ни свет ни заря, чтобы всяких оболтусов латынью насытить. Надорвался и умер… до пенсии! – Старлейт вернулся с кухни явно смущенный. – Хоть шаром покати, – сказал. – Самая противная девка – это ученая девка… Извини, брат, ужин не состоится.

Пили голый чай с сахаром – в молчании. От канала Круштейна тянуло ночной сыростью. Старенький абажур, весь в пыли, освещал над пустым столом четкий круг, рукава от стола запылились.

– Ляжешь вот тут. Я тебе постелю.

– Спасибо, – ответил Семенчук. – Мне бы приткнуться.

Ближе к ночи вернулась Ирина. Рослая, стройная. Ее сильно портил долговатый нос – такой же, как у брата. Моложе его на десять лет, она как-то запоздало развилась, и Артеньев с непонятной для себя неприязнью отметил ее груди, торчавшие дыбком.

– Не понимаю тебя! – с укоризной сказал брат сестре. – Когда ты возьмешься за ум? Почему такой кавардак в квартире? В доме – ни куска хлеба… И почему ты пришла так поздно?

– Да, я задержалась сегодня… Так было интересно! Мы, все девушки, ездили в Калинкину клинику – изучали там венеричек. Ты можешь гордиться сестрой. Я недавно так идеально отпрепарировала лягушку, что ее оставили на курсах как учебное пособие.

– Я восхищен, – хмуро процедил Артеньев. – «Тебе с подругой достались препараты гнилой пуповины, потом был дивный анализ выделенья в моче мочевины…» Дура ты! – врубил он в лицо ей. – Тебе замуж надо. И сразу повыскакивают из головы все лягушки. Готовь себя не к вивисекциям, а к семейной жизни.