Игры сердца

Он едва успел открыть дверцу – такси уже оъезжало от стоянки.

Марина сидела сзади и молча смотрела на него.

– Подожди, – сказал Иван. – Сейчас вещи принесу.

И через пять минут, сев рядом с нею, назвал водителю свой адрес. Марина так и не произнесла ни слова. Только когда, уже у подъезда, доставая из багажника ее и свой рюкзаки, он спросил словно бы мимоходом: «Ты должна кого-то предупредить, что останешься у меня?» – она ответила:

– Нет. А ты уверен, что тебе это надо?

Что «это», она не объяснила, но он понял и так.

– Уверен, – сказал Иван.

И с тех пор она выходила из его дома только на работу. Он даже не очень понял, откуда появился в его квартире тот минимум вещей, который был ей необходим для повседневной жизни. Может, в рюкзаке у нее все это лежало, с Байкала еще; сама она не говорила, а он не спрашивал.

И вот она простудилась, лежала под пледом на диване, шмыгала носом, говорила жалобным голосом, и все это было ему очень приятно.

Иван попробовал кипящий на маленьком огне рисовый суп, решил, что он уже готов, выключил огонь и налил суп в две глиняные миски. Глубоких тарелок у его и не было даже: из мисок ничего не проливалось, их удобно было носить по всей квартире, да и суп он ел дома крайне редко.

– Ну вот, – сказал Иван, входя в комнату с мисками в руках, – суп готов, спасибо.

– Рано благодаришь. – Марина села на диване. – Еще же не попробовал. Невкусно, может.

– У тебя все вкусно. Сейчас хлеб принесу.

Он поставил миски на журнальный столик.

– Там котлеты на сковородке, – сказала Марина. – С гречкой. Ты включи пока огонь, пусть подогреваются.

– Котлеты? – удивился он. – А я не заметил.

– Сковородку на плите не заметил? – удивилась уже она. – Рядом с кастрюлей.

– Я думал, она пустая. Думал, с завтрака стоит.

– Так завтрак же когда еще был, чего ж бы ей пустой стоять. – Марина улыбнулась и поморщилась: наверное, в носу сразу засвербело. – Ну что ты тарелки носишь, Ванюша? Я бы и на кухню пришла.

– Сиди уж, болезная, – сказал Иван. – Ешь суп, пока горячий.

Видно было, что ей приятны его заботы. Она завернула ноги в плед, взяла со столика миску и стала есть суп, аккуратно держа миску у рта. Вместе с хлебом Иван принес чеснок, она принялась отнекиваться:

– Ой, я не буду!

И он, конечно, сразу понял, почему: запаха стесняется. Он заставил Марину поесть чеснока, но она все равно старательно заела его супом, а потом, когда уже пили чай, еще и зажевала лимонной коркой.

С работы он сегодня вернулся поздно, поэтому пора было уже и спать. Иван разложил диван, постелил. Марина в это время была в ванной, а когда вернулась оттуда, то выглядела в кружевной ночной сорочке такой свежей и даже бодрой, как будто и не была больна. Щеки у нее, правда, алели простудным румянцем, но и такой, болезненный румянец очень ей шел.

Иван собирался еще почитать перед сном, но вид румяной Марины в белых кружевах показался ему таким соблазнительным, что он отложил книгу.

Она хотела выключить торшер, но он не дал и долго любовался ею – и до, и во время, и после близости. Неяркий свет, которого Иван вообще-то не любил, сейчас, когда такой свет падал на голую Марину, возбуждал его и будоражил.

– Знобит тебя, – сказал он, укрывая ее до самого подбородка уже совсем после всего, уже без света. – Дрожишь.

– А сама не знаю!

Она засмеялась. Ее смех прозвучал в темноте ласково и маняще.

– Что не знаешь? – не понял Иван.

– Не знаю, от чего дрожу. То ли от озноба, то ли от тебя.

Он притянул ее к себе под бок и сказал:

– Выходи за меня замуж, Марина.

Глава 4

Как гудела под крышей вьюга, как старалась нагнать тоску неизбывную!

Нелли давно, с самого детства, знала за собой эту слабость: она боялась в природе всего, от чего сердце может сжаться тоскою. И не любила поэтому ничего такого, что считалось необходимым любить творческой личности, – ни одиночества в деревенском доме, ни тихого осеннего дождика, ни воя вьюги под крышей…

Выходить на улицу не было ни малейшего желания. Она и не выходила, даже обнаружив, что в доме не осталось ни кусочка халвы. Хлеба и молока могло не быть, вообще никакой еды, этого Нелли и не заметила бы, но отсутствие халвы приводило ее в уныние не меньше, чем вьюга.

Оля, племянница, смеялась над таким ее пристрастием и говорила, что в какой-нибудь из прошлых жизней Нелличка, наверное, была наложницей в гареме турецкого султана. Конечно, если судить по всему ее характеру, то в это невозможно поверить, но пристрастие к халве откуда-то взялось же.