Игры сердца

Но тут же представил, как поднимается вместе с Мариной в лифте, входит с ней в квартиру, ложится в кровать… И сердце у него ухнуло, когда он это представил, и даже голова закружилась.

Иван вдавил акселератор и вылетел со двора так стремительно, как не позволял себе делать даже в те годы, когда машина была новой и веселой страстью его жизни.

Глава 14

Гости разошлись так рано, что Нелли даже удивилась: обычно посиделки у нее в мастерской заканчивались за полночь. Если вообще заканчивались – гости могли и вовсе не разойтись, просто прилечь где-нибудь в уголке прямо на ковре, чтобы утром со свежими силами продолжить застолье.

Но сегодня никто ночевать не остался.

«Старею я, наверное, – подумала Нелли. – Интерес к жизни теряю и сама поэтому всем становлюсь неинтересна».

Эти мысли не были кокетством – с чего бы ей было кокетничать перед самой собою? И сознание того, что она теряет интерес к жизни, не вызывало у нее страха. В конце концов, должно же это было когда-нибудь произойти. Она и так продержалась долго, может быть, даже слишком долго. Она знала, когда вообще-то должен был исчезнуть у нее всякий интерес к жизни. Этот день был ей точно известен, она помнила его ясно, во всех подробностях.

У нее вообще была прекрасная память – цепкая, художническая. И даже то, что художницей она так и не стала, этой цепкости ее памяти не повредило.

О том, что не стала художницей, да и не должна была ею стать, Нелли думала без горечи и даже без легкой грусти. Горевать об этом было бессмысленно – она и не горевала.

Вот о чем в самом деле имело смысл горевать, это о Ванькиной семейной жизни.

«Стоило до тридцати пяти лет одному прожить, чтобы наконец пустое место для себя отыскать!» – подумала Нелли.

Пустым местом была Ванькина жена. Очень красивым, очень уютным пустым местом.

И дело было, конечно, не в том, что она не понимала «Черного квадрата». В конце концов, Ванька и сам не был любителем искусствоведческих бесед, и это еще мало сказать, что не был. И то, что такие беседы невозможно вести с женой, вряд ли имело для него хоть малейшее значение.

Дело было в том, что, глядя на эту златовласую Марину, Нелли впервые в жизни видела абсолютный нуль. Это зрелище оказалось таким сильным, что приводило буквально в оторопь. Нелли и представить не могла, что такое вообще бывает.

При этом объяснить, с чем связано ее впечатление, она не смогла бы. Может, эта Марина и ничего себе женщина, может, даже добрая. Наверное, неглупая, во всяком случае, в том житейском смысле, который отнюдь не вызывал у Нелли пренебрежения – давно уже прошли те наивные времена, когда она могла такое пренебрежение испытывать. В общем, ничем определенным она не могла объяснить свое странное восприятие невестки.

Но когда Нелли смотрела на нее, то видела перед собой одно только всеобъемлющее пустое место.

Эта красивая женщина была воплощенная пошлость, и понимает ли она что-нибудь про «Черный квадрат», было, конечно, совершенно ни при чем.

Вспомнив про «Черный квадрат», Нелли улыбнулась. Хороший был день, когда она водила маленького Ваньку смотреть на эту картину! Ее тогда не удивило, что он не высказал по поводу «Квадрата» ни одной из тех глупых мыслей, которые высказывались едва ли не всеми: что это за ерунда такая, я сам не хуже нарисую, король-то голый, ну и прочее в том же духе. Да что там – именно такую мысль и высказала сегодня его жена, и удивляться этому не приходилось.

Но Ванька ничего в этом духе сказать не мог. Это Нелли поняла именно в тот день, когда водила его в Третьяковку, и, поняв, сразу же удивилась: а как она вообще могла предполагать, что в уме, в душе ее сына содержится что-то примитивное, расхожее? С чего бы, в кого бы в нем могла обнаружиться пошлость?

И тому, что не только в картине, но и в ней самой Ванька в тот день увидел то, что мало кто видел, – этому она не удивилась тоже.

В тот день он спросил: «А кого ты умеешь понимать?» – и это был вопрос по сути дела.

И то, что она ему в тот день ответила – что ее способность понимать повисла в воздухе, – было главное, чем определялась вся ее жизнь.

Нелли хотела бы, чтобы ее жизнь определялась жизнью ее ребенка, но не могла не сознавать, что это не так. Она любила Ваньку, она не задумываясь сделала бы для него все, что ему потребовалось бы. Но сказать, что каждый день ее жизни определяется его делами, увлечениями, фантазиями – всем, из чего состоит его жизнь, – сказать так было бы неправдой.