Пересмешник

Ночной Мясник – насмешка моей судьбы.

– Именно поэтому меня отпустили? Из-за второго убийства? – наконец, спросил я эр’Хазеппу. – Это ваша веская причина?

– Не совсем, – неохотно ответил он. – Мы не могли исключать, что действовал твой сообщник, Тиль. Или же просто подражатель, хотя последнее было почти невозможно – детали смерти эр’Фавиа знали всего лишь несколько человек. Князь строго-настрого запретил оглашать подробности. Когда это случилось во второй раз, все стали бегать чуть ли не по потолку, но не обнаружили никаких следов. Убийство произошло в доме. Так что нам удалось и его скрыть от общественности. Грей и Фарбо не сомневались, что это кто-то из твоих компаньонов, хотя у меня было иное мнение. Я донес эту информацию до Княжны. Она была вдовой и имела право знать.

– А что Князь?

– Он не возражал.

– Но не стал подписывать помилование? – нехорошо усмехнулся я.

– Верно. Он вообще считал, что ты к тому времени уже умер.

– И что же изменило его решение?

– Следующая смерть.

Я ошарашено уставился на эр’Хазеппу:

– Сколько всего убийств вам удалось скрыть от общественности, Гвидо?

Бывший начальник Скваген-жольца пожевал губами, словно прикидывая, стоит ли говорить об этом. Затем посмотрел мне в глаза, кажется, понял, что я чувствую, и ответил:

– Шесть, если не считать мужа Княжны.

Я присвистнул:

– Потому что они происходили в домах?

– Верно. Нам повезло, что никто из свидетелей так и не предал это огласке. Одно было в Небесах, два в Олле, еще одно в Сердце и два в Каскадах.

Я кивнул:

– Пожалуйста, продолжай.

– Когда случилась вторая смерть, это был отец чэры эр’Раше… ведь ты знаком с ней?

– Верно.

– Тогда я уже знал, что ты ни при чем. И попытался пропихнуть твое помилование к Князю на стол. У меня, представь себе, это получилось. Точнее не у меня, а у Княжны. Она настояла на твоем освобождении. Князю некуда было деваться, потому что когда он подписывал бумаги, убили еще одного из той шестерки. Тут даже тупица поймет, что ты не виноват.

Очень странная штука жизнь – кто-то потерял ее, а другой из-за этого смог получить свободу.

– В общем, тебя выпустили, хотя официально и не назвали причин. На следующий день произошло очередное убийство, через три месяца – еще одно, и через пять – последнее. А теперь все началось снова. Он вошел во вкус.

– Фарбо все равно считал меня виновным?

– До сих пор считает. И Грей тоже так считал. Им не по нраву было признаться даже самим себе, что они ошиблись. Не каждому хватит на это духа.

Мое лицо, наверное, выражало слишком глубокое презрение, и Гвидо понимающе улыбнулся, а я, глядя на хрустальный шар-люстру, сказал:

– Вот почему Фарбо встречал меня на вокзале и пытался проверить мое алиби. Он считал, что я вновь принялся за старое. Тупоумный… недалекий… ублюдок. Грей следил за мной в ту ночь? Да?

– Верно. Пытался вывести тебя на чистую воду, хотя я ему и говорил, что это пустая потеря времени.

– Бедняга искал Ночного Мясника, а вместо этого тот нашел его.

Эр’Хазеппа сочувственно цокнул языком:

– Одного не понимаю, Тиль. После убийства эр’Фавиа прошло целых шесть лет прежде, чем он вновь принялся убивать. Почему столь долгий перерыв? Чего он ждал?

– Наверное, того, когда сгорит психиатрическая клиника Святого Лира, и он выйдет на свободу.

Он уставился на меня во все глаза, открыв рот от удивления, и мне пришлось поведать ему о своих догадках об убийце и пророке.

– Сказал бы ты мне об этом раньше, парень! – Гвидо вскочил и забегал по комнате.

– Я понял это только сегодня.

– Ну ничего! Это уже что-то! Возможно, получится зацепиться. Выходит, его упекли почти сразу же после того, как он убил эр’Фавиа. Я подниму старые дела, отчеты патрульных жандармов, может, там говорится что-то о странных сумасшедших.

Гвидо говорил так, словно вновь стал начальником Скваген-жольца. Что хорошо в эр’Хазеппе – он не боится теней неизвестности и не собирается отступать перед ними. Возможно, у него все-таки получится завершить дело, растянувшееся на долгих семь с половиной лет.

Я был бы рад этому.

Глава 23

Клевер Всеединого

Я стоял на мосту, переброшенном между Небесами и Золотыми полями, и смотрел на черно-бурую воду пролива. Спокойные волны шелестели о гранитную набережную и разбегались перед носом паровой лодчонки. Она деловито пыхтела, неспешно ползя вперед, и ее старенькие, уже пережившие себя колеса, невесело хлопали по воде.