Флиртаника всерьез

– Как-как? – переспросил он. – Здорово вы придумали!

– Это не я придумала. Это Зинаида Гиппиус. Не могу сказать, что она вызывает у меня приязнь, но слова, по-моему, правильные.

– Вы о ней как о своей знакомой говорите… – с каким-то медленным удивлением произнес он.

– Просто довольно много ее читала, еще когда в институте училась. Так что, пожалуй, она и есть моя знакомая. А вы где учитесь, Глеб? Хотя, наверное, уже закончили…

– Я не закончил. Я вообще не учился. Ну, в школе, конечно, а потом нет. Мне силы воли не хватило, – смущенно объяснил он. – И обстоятельства так сложились… Да нет, при чем здесь обстоятельства, просто не хватило воли. Я программы компьютерные пишу. Так, самоучкой выучился.

– Да? – удивилась Ирина. – А на компьютерщика не похожи.

– Разве компьютерщики какие-то особенные? – улыбнулся он. – С копытами и хвостом?

– Просто они говорят как марсиане, – объяснила Ирина. – Я однажды минут десять послушала, так только предлоги поняла, и то не все. – Она встала со скамейки. – Спасибо, что со мной посидели.

Глеб поднялся тоже. Они медленно пошли по бульвару.

– За что же спасибо? – сказал он. – Я сколько угодно с вами сидел бы. Мне хорошо и легко. Извините. Я тоже выпил, вот и говорю слишком… нахально.

То, как он говорил, меньше всего заставляло думать о нахальстве. Он смотрел на Ирину прямым взглядом, но и в этой его прямоте чувствовалось не нахальство, а, пожалуй, даже робость. Может, просто из-за очков. А может, из-за чего-нибудь другого. Это «другое» было такой же важной его частью, как улыбка.

– Хорошо, что мы выпили, – стараясь не засмеяться, сказала Ирина. – Нам хорошо и легко. – Ее каблук скользнул на опавшем листе, и она взяла Глеба под руку. – Просто я не ожидала, что мне может быть сейчас хорошо и легко, потому не сразу поняла, что это так.

– Почему не ожидали?

– Потому что у меня жизнь… разрушилась.

Она произнесла это слово и вдруг поняла, что оно – неправда. Оно было правдой вчера, сегодня утром, днем, вечером, всего полчаса назад. А теперь оно стало неправдой, и это произошло потому, что незнакомый человек шел рядом с нею по бульвару и листья однозвучно хрустели у них обоих под ногами. Это было странно, невозможно, но так же непреложно, как осень и вечер. Сознавать, что на свете есть что-то непреложное, не зависящее от событий твоей жизни, – это и было хорошо и легко. Ирина засмеялась. Глеб вынул свою руку из-под ее руки и положил ей на плечи, обнимая. Это было неожиданно, но как-то… Как и должно быть. Они шли рядом, почти не дыша, не глядя друг на друга, в сознании собственной растерянности и непреложности просходящего с ними.

Ирина остановилась первой и, не уклоняясь от руки, лежащей у нее на плече, обернулась к Глебу; его лицо было теперь совсем близко. Она всматривалась в его лицо, как будто хотела увидеть в нем что-то противоположное тому, что видела до сих пор. Но ничего противоположного не было – было то же ощущение прямоты и робости, только теперь оно было совсем рядом, потому что совсем рядом были его глаза за стеклами очков.

Прежде чем Ирина успела понять все это, Глеб поцеловал ее. Это был очень короткий поцелуй, и в нем была не страсть, не нежность даже, а все та же непреложность, которая так неожиданно и странно связала их этим вечером.

– Не уходите, – сказал он. – Не сердитесь на меня, не уходите.

Она улыбнулась его словам. Ей казалось странным, что он может думать, будто она хочет уйти. Будто она может уйти.

Стеклянный шелест листьев под их ногами стал таким же стремительным, как их шаги, когда они почти бежали обратно по безлюдному бульвару.

Глава 4

Через три дня после маминой смерти отец привел в дом новую жену.

Вернее, он не ее привел, а пришел с нею сам – перебрался жить в квартиру, из которой ушел пять лет назад, потому что теперь эта квартира освободилась. То, что освободилась она все-таки не совсем, ни отцу, ни его жене не мешало. Глеб был из тех детей, на которых можно не обращать внимания, потому что они не доставляют бытового беспокойства. Да и какой он был ребенок – в день маминой смерти ему исполнилось четырнадцать лет.

Отец был не злым человеком. Как только он стал жить в одной квартире с сыном, Глеб понял, что мама была права, когда говорила ему так об отце.

– Папа не плохой человек, Глебушка, – говорила она. – Он обыкновенный.

Она произносила это без осуждения. Она вообще никого никогда не осуждала, просто не видела в этом смысла. Мир такой, как есть, и люди такие, как есть – обыкновенные. Глеб понял это так же рано, как и то, что мама у него совсем другая. И что именно поэтому соседи завидуют ей и не любят ее, и только одна соседка, тетя Паша, сказала однажды: «Чему завидовать-то? Маша ведь не от мира сего».