Флиртаника всерьез

– Здравствуйте, – сказал он, когда Ирина оказалась в двух шагах от него. – Я знал, что все-таки вас увижу.

Она вздрогнула, услышав этот голос, и остановилась – тоже так, словно наткнулась на невидимое препятствие.

– Вы… Опять вы? – разом охрипнув, проговорила она. – Разве я вам… не все объяснила?

Она не только объяснила ему все, что должна была объяснить, у нее и сейчас заныла ладонь, когда она вспомнила, с какой силой ударила его по щеке в тот вечер, через неделю после драки, когда он попытался остановить ее возле дома для каких-то бестолковых объяснений.

– Вы объяснили все, – сказал он.

– Тогда зачем вы сюда пришли?

Его очки совсем не запотели и не покрылись инеем. Наверное, он обрабатывал их каким-нибудь специальным составом. Но Ирине показалось, что они прозрачные от его взгляда. Его глаза были… противоположны морозу и инею.

– Чтобы узнать, как себя чувствует Игорь Владимирович. И поговорить с ним, если врачи разрешат.

– Зачем? – повторила она.

– Я должен с ним поговорить. – В голосе Глеба неожиданно мелькнуло что-то исступленное. – Должен! Не беспокойтесь, я его утомлять не буду. Только попрошу, чтобы он переписал заявление. Поймите, Николай Иванцов не имеет к случившемуся никакого отношения, это просто стечение обстоятельств! Ну, у него такой характер, он… Он настоящий разбойник, понимаете? Не бандит, а вот именно разбойник. Он не притворяется, просто не умеет жить как все! И это же из-за меня все произошло, почему же заявление на Иванцова?.. Может, вы заявление напишете? – с надеждой в голосе попросил он. – Что я вас преследовал, требовал, чтобы вы бросили мужа и вышли за меня замуж. Понятно же, что у меня были мотивы его ударить. А у Кольки-то никаких!

Он говорил быстро, лихорадочно, но почему-то совсем не жалко. Наверное, его убежденность в том, что он говорит, была так сильна, что не позволяла испытывать к нему жалость. А может, не из-за убежденности его, а по какой-то другой причине Ирина чувствовала, что сердце ее бьется все стремительнее с каждым его словом. И даже не с каждым словом, а с каждым звуком его голоса…

– Я не буду ничего писать, – глядя в его пронизывающие иней глаза, сказала она. – Я уже сказала следователю все, что могла сказать, и поверьте, мои слова совершенно ничего не значат. Вашего друга видели несколько человек, их показания сходятся. И ваше участие, вернее, неучастие в драке они тоже видели.

– Извините, – опустив голову, глухо произнес Глеб. – Ладно, я пойду.

– Вас к нему не пустят, – сказала Ирина. – Его не разрешают волновать, к нему даже родителей не каждый раз пускают, только…

Она хотела сказать, что к нему, наверное, пускают только Катю, но прежде чем произнесла это, вдруг поняла, что ей это совершенно безразлично. Пускают ли к нему Катю, что будет, когда он выздоровеет, как будет жить она сама… Все это было неважно, а важно было только то, что иней рассеивался под взглядом человека, которого она держала за рукав куртки. Она взяла его за рукав, просто чтобы остановить – он уже двинулся в сторону больницы, – но теперь не могла отвести руку, как будто ее рука примерзла к его рукаву.

Она не произнесла больше ни слова, но, наверное, сила этого странного соединения была ощутима не только для нее. Глеб медленно поднял голову, вгляделся в ее глаза. Потом осторожно положил руку поверх ее руки. Выйдя на улицу, Ирина еще не успела надеть перчатки и почувствовала его прикосновение не рукой только, а всем телом. Правда, это, наверное, было бы так, даже если бы на ней были дворницкие рукавицы.

– Сегодня вас точно к нему не пустят, – не слыша своего голоса, повторила она. И добавила: – Не уходите.

Они целовались так долго, что прохожие стали оборачиваться на них с осуждением, как будто они были в чем-то виноваты. Впрочем, им это было все равно. Конечно, они были виноваты, и оба знали свою вину. Но к тому, что происходило сейчас между ними, к тому, что так властно и мощно накрыло их своим крылом, их вина не имела отношения.

Глава 2

– Хочешь чего-нибудь? – Глеб оперся локтем о подушку и заглянул Ирине в глаза. Вряд ли, правда, он разглядел их вблизи, лишь дальнозорко прищурился. – Вина, может?

– Ничего не хочу. – Она потерлась лбом об его ухо и уточнила: – Ничего дополнительного. Только тебя.

Ей смешно и странно было собственное бесстыдство – в словах, во всем теле. Наверное, это и не бесстыдство вовсе было, а… Ах, да какая разница!