Тина и Тереза

Конрад с трудом поднялся и обвел стоящих полукругом бандитов таким опустошенно-ненавидящим взглядом, что многим из них стало не по себе. Мрак, прикрывающий недра разрытой могилы…

Конрад сел на землю возле неподвижной Тины. Он ни о чем больше не думал и ничего не замечал, тогда как в ладонь Далласа удобно легла рукоятка кинжала, незаметно вытащенного из-за пояса одного из бандитов. Даллас никогда раньше не испытывал желания убить живое существо, каким бы оно ни было, но сейчас оружие в руке было все равно что посох для слепца.

Все произошло быстро. Вонзив кинжал в грудь Блайта, Даллас услышал хруст пронзаемой лезвием плоти, увидел темную кровь и вывалившиеся из орбит глаза-камни. Остальные бандиты от неожиданности отпрянули, и Даллас, воспользовавшись их растерянностью, продолжал отчаянное нападение.

Конрад очнулся от своего забытья и смотрел на происходящее. Внезапно сердце его замерло. На него никто не обращал внимания… Подхватив Тину на руки, он отполз в сторону, потом все дальше и дальше, к краю оврага, в овраг…

Конрад видел, как бандиты набросились на Далласа, как тот яростно отбивался до тех пор, пока его целым градом жестоких ударов не свалили на землю и продолжали пинать неподвижное, бесчувственное тело…

Бандиты искали Конрада и Тину, но не нашли, поленившись спуститься в глубокий овраг, на дне которого сухие листья и ветки поваленных деревьев надежно укрыли двух полуживых пленников немилосердной судьбы.

Последующие события Конрад помнил очень плохо. Он видел себя точно со стороны (как бывает во сне) на безлюдных просторах Австралии в гуще вечнозеленых колючих кустарников и низкорослых деревьев. Густо переплетаясь, они местами образовывали почти непроходимую поросль, через которую он пробирался, в кровь раздирая лицо и руки, и при этом пытался хоть как-то прикрыть Тину. Он осознавал лишь чувство невыносимой жажды и страха, — страха, что Тина умрет прежде, чем он выберется к людям. И в полубреду умолял ее не умирать.

Позднее Конрад очнулся в небольшой деревушке, в домике священника. Временами за окном слышался звук проходящего мимо поезда — это была какая-то станция.

Одна женщина грела на плите молоко с медом, вторая пыталась напоить больного настойкой эвкалиптовых листьев. Конрад застонал и отвел ее руку. Он хотел одного — видеть Тину.

Он ничего не мог рассказать хлопотавшим вокруг людям, но они и не расспрашивали. Жена священника осторожно раздела девушку, попутно обтерев ее исхудавшее тело теплой водой, и уложила в чистую постель.

Позвали местного врача, и он в тревоге посоветовал отправить девушку первым же поездом в сиднейскую больницу, а Конраду велел немедленно лечь в постель, признав у него тяжелую форму лихорадки.

Врач дал ему хинин, обработал ссадины и раны, а Конрад все пытался приблизиться к ложу Тины, желая удостовериться, что она жива.

Благодарение Богу, она открыла глаза! Конрад очень боялся момента, когда она придет в себя, и одновременно желал этого.

— Тина…— Он склонился над нею. — Милая… Ты узнаешь меня?

И, дрожа, ждал ответа, точно от этого зависела судьба всего мира.

Ее блуждающий взгляд остановился на лице Конрада: смуглое, с распухшими ссадинами и почерневшими синяками, оно темнело под обвивавшей лоб белоснежной повязкой. Глаза сверкали лихорадочным блеском, точно лужицы дождевой воды под ночным небом в желтом свете газовых фонарей.

Тина медленно раскрыла сухие, потрескавшиеся горячие губы.

— Конни…— произнесла она слабым голосом, и сей же миг Конрада обдало волной живительной радости.

— Да, — сказал он, и глаза его были сухи, хотя душа обливалась невидимыми слезами. — Все плохое позади, моя девочка! — Хотя сердцем чувствовал: все еще только начинается.

Конрад не знал, что она почувствовала, что успела осознать; глубоко вздохнув, Тина смежила веки и вновь окунулась в волны спасительного забытья.

А несколько часов спустя поезд унес ее в Сидней, и Конрад многие часы и дни страдал от неведения, стремился к ней всем сердцем и ждал, бесполезно и долго ждал, когда же начнут заживать жестокие душевные раны.

ГЛАВА VIII

Два месяца спустя ясным солнечным утром по улицам Сиднея шел высокий молодой человек. Черноволосый, черноглазый и смуглый, одетый во все темное, он выглядел замкнутым и мрачным. Молодой человек нес в руках нежно благоухающий букет ослепительно белой сирени и перевязанный лентой прямоугольный пакет.