Тина и Тереза

— Щенка? Так попроси у мамы, думаю, она не откажет тебе!

Улыбка ребенка погасла, как фитилек в ночи.

— Мне не позволят…

— Кто, мама?

— Нет, дядя Аллен — он не любит животных. Я однажды принес собачку, и он ее выгнал…

Тереза склонилась над Кристианом. Он беззвучно плакал, так, как обычно плачут запуганные дети; слезы на его лице напоминали рассыпанные по белому полотну хрустальные бусинки.

«Он, наверное, все живое не любит!» — хотела добавить Тереза. Она подумала, что совсем не обязательно обижать ребенка, достаточно его не любить — и он будет несчастным. Вот ее всегда любили — и мать, и отец…

…Прошло еще несколько дней. Тереза незаметно для себя прижилась на кухне, втянулась в работу. Девушке многое удавалось, особенно то, в чем она видела творческое начало. Она любила наводить порядок, умела по-особому, с выдумкой украсить блюда, точно и аккуратно нарезать овощи — в этом Тереза казалась сродни Айрин. Айрин была старше ее, опытнее в житейских делах, но Тереза вскоре прослыла грамотной, образованной; она знала множество слов, непонятных работницам кухни, именно к ней чаще обращались с вопросами, и девушка, которую в школе постоянно ругали за нерадивость, существенно изменила мнение о самой себе и своих способностях. Она обладала даром забывать: уже почти не вспоминала о прежних неудачах, о Дорис и Фей, даже о других, тех, что остались в Кленси, — самых любимых и дорогих. Может, отсутствие кровной связи дало о себе знать, или у нее был такой характер, но как бы то ни было — прошлое отдалилось, и краски его померкли.

Настоящее было здесь, новая жизнь, новые люди… Тереза пока не собиралась покидать приютившее ее кафе, отчасти потому, что никаких других мест не знала, но в основном оттого, что тут чувствовала себя в безопасности.

Впрочем, вскоре выяснилось, что опасность может подстерегать и здесь.

Все началось с появления на кухне незнакомого Терезе верзилы, который, бесцеремонно и грубо отстраняя женщин, пробрался к полке с бутылками и взял две.

— Ничего получше нет? — проворчал он, взглянув на этикетки.

— Нет, — не поворачиваясь, с неприязнью отвечала Айрин, — выпили!

Незнакомец прошел дальше, взял что-то со сковороды и, повернувшись, заметил Терезу.

— Кто такая? — спросил он у женщин. — Новенькая?

— Да, — сказала Фанни, — только на прошлой неделе взяли.

Парень подошел к столу, на котором девушка резала овощи, и, взяв ее за подбородок, резко повернул к себе.

На миг Тереза пронзила взглядом его лицо, выражение которого являло собой сочетание тупости и жестокости.

— Недурна, — заключил он. — Откуда такая? Тереза отвернулась и молчала. Ответила Эвиан.

— Приезжая.

— Да ну? И где живет?

Женщины делали за его спиной какие-то знаки, но Эвиан не поняла и сказала:

— Здесь и живет. Ночует в кладовке.

Фанни хлопнула себя руками по бедрам, остальные сделали испуганные лица. Парень мигом оживился.

— В кладовке? Неплохо! Приду составить компанию!

Когда он ушел, Тереза упала на стул и расплакалась. Ее била дрожь, и женщины, побросав работу, как могли успокаивали девушку и на все лады ругали Эвиан.

— Мне и в голову не пришло! — оправдывалась та. — Врет он все, не придет, не бойся!

— Может прийти! — возразила Джилли. — Ты же его знаешь!

Женщины строили предположения и придумывали способы, как уберечься от беды. К себе Терезу никто взять не мог, запоры в кладовке были ненадежные, а от кухни у верзилы имелся свой ключ.

Парень, как выяснилось, следил за порядком в кафе, разнимал и вышвыривал вон драчунов. Он редко появлялся на кухне, больше от его домогательств страдали девушки-официантки, особенно те, кто не имел постоянного дружка.

— Я его не боюсь, — сказала Айрин, — я могу за себя постоять, да и Аллен, если узнает, не даст ему спуску. Тут с этим строго — чужих девушек нельзя трогать. Был бы у тебя приятель…

Тереза сидела заплаканная и безучастно глядела перед собой. Она ощущала себя совершенно в безвыходном положении.

Когда пришла ночь, девушка дрожала от страха в своей темной каморке. Прежде она не боялась ни одиночества, ни темноты, а теперь все страхи, будто бы таившиеся внутри в ожидании своего часа, вышли наружу. Она пугалась всего — мрака, тишины, лунного света, далеких звуков, даже самой себя, такой маленькой, свернувшейся в огромных холодных объятиях равнодушной Вселенной. Всюду была несвобода, ей было тесно везде, даже в собственном теле…