Стильная жизнь

– Теперь уж точно замерзла, – произнес он дрогнувшим голосом. – Волосы мокрые, щеки холодные…

Усы у него тоже были мокрые: Аля почувствовала это, когда он прикоснулся губами к ее щеке, к уголку губ…

Они перешли наконец дорогу и, все убыстряя шаг, почти побежали вниз по Тверской. Аля не спрашивала, куда они идут.

Не дойдя до памятника Юрию Долгорукому, они свернули налево, в переулок, круто спускающийся к Большой Дмитровке.

– Вот и еще один экскурсионный объект, – сказал Илья прежним, спокойным голосом. – Дом МХАТа, весь в мемориальных досках. Я на них, правда, еще не обозначен, но имею честь здесь проживать. Зайдем, Алечка, нельзя же мокрыми в ресторан идти.

Глава 8

Едва они вышли из лифта, за дверью квартиры раздался звонкий лай.

– Твои родители дома? – спросила Аля.

Она впервые подумала об этом, да и то как-то мимоходом, без смущения.

– Думаешь, это они лают? – засмеялся Илья. – Нет, это Моська. Мы с ней вдвоем здесь обитаем.

Моська, встретившая их на пороге, оказалась небольшой симпатичной собачкой, белой в коричневых и рыжих пятнах. Она радостно запрыгала вокруг Ильи, умудрилась даже допрыгнуть до его лица и лизнуть в щеку. Потом обнюхала и Алю, лизнула в ладонь.

В детстве Аля любила собак, и ей до слез было жаль, что общее собрание коммуналки раз и навсегда постановило никакого зверья в квартире не держать. А потом любовь к собакам как-то забылась, и на новой квартире заводить их тоже не стали.

– Милая какая! – сказала она. – Это дворняжка?

– Да нет, даже наоборот, – ответил Илья. – Моська у нас редчайшая, в Москве всего одна такая.

– Надо же! – удивилась Аля. – А на вид – чистая дворняжка. Симпатичная…

– В этом весь кайф, – усмехнулся Илья. – На вид дворняжка, со всем ее беспородным очарованием, а на самом деле – гладкошерстный английский фокстерьер. Самая деликатная порода, врожденно интеллигентная. У королевы Елизаветы такая, – добавил он. – Отцу подарили, когда он в Англии на гастролях был. Она у нас вообще-то старушка уже. – Он ласково почесал Моську за ушами, похлопал по спине. – Мосенька, у-у-у, собаченька, знать, она сильна…

Появление Моськи помогло Але немного прийти в себя. Несколько минут назад, входя вслед за Ильей в подъезд, она чувствовала себя как во сне. Голова у нее кружилась, звонкие молоточки стучали в висках, и ноги подкашивались, когда она поднималась по лестнице к лифту.

Она не знала, как поднять на Илью глаза.

Теперь же, когда они стояли в небольшой прихожей и Моська доброжелательно обнюхивала Алю, ей показалось, что стесняться нечего. Все будет так же просто и мило, как появление этой смешной собачонки. Может быть, Илья предложит ей чаю или что-нибудь покрепче «для сугреву», она переоденется в ванной в его старые джинсы…

Она сняла мокрые туфли, положила сумочку на подзеркальник. Моська ушла куда-то в глубь квартиры. Илья с Алей стояли в прихожей, в полушаге друг от друга.

– Как я тебя хочу – у меня голова кругом идет, – произнес он незнакомым, охрипшим голосом. – Что толку притворяться? Не бойся меня…

Эти слова могли бы показаться грубыми и в самом деле пугающими, если бы произнес их не он. Но в его глазах стояло такое неудержимое желание, такая прямая сила чувствовалась в его руках, когда он обнял Алю, что было уже все равно – что именно он сказал.

Он сказал то, что чувствовал сам и что чувствовала она, – и действительно не было смысла притворяться.

Они шли по коридору медленно, не отрываясь друг от друга. По дороге Илья включал свет, но неяркий, скорее полусвет, в котором все приобретало волнующе-расплывчатые очертания. Даже паркет казался таинственной темной рекой.

Да Аля и не видела ничего, кроме его лица. Золотились усы над изогнутыми, полуоткрывшимися губами, блики плясали в прозрачных глазах, усиливая ощущение трепетной страсти, которой было пронизано все его тело.

Посередине комнаты лежал ковер; Аля остановилась, почувствовав, как ступни утонули в мягком ворсе. Илья опустился на колени, обнял ее ноги.

– Какая же ты красивая, – выдохнул он. – Я к рукаву твоему случайно прикасаюсь – и как представлю, что под ним твоя кожа, все твое тело… В глазах темнеет! Разденься, прошу тебя, разденься передо мной, дай мне тебя наконец увидеть…

Он только просил ее раздеться, но голос его, и без того глубокий, с каждым словом набирал такую силу, которой невозможно было противиться. Да она и не хотела противиться. Наоборот, она чувствовала, какое это счастье – раздеваться, чувствуя на себе его взгляд, ей хотелось испытать это счастье, утонуть, раствориться в его взгляде.