Ответный темперамент

В комнате сидела женщина. Герман не сумел даже удивиться – от постоянного ощущения безвыходности он впал в мрачное отупение. И только когда она быстро встала и посмотрела на него, он… Нет, не удивился – он почувствовал счастье.

Счастье ударило ему в лицо, как свет. И как ветер. Он задохнулся от этого неожиданного ветра и света. Он смотрел вытаращенными глазами и пытался отдышаться. Вид у него, надо думать, был самый что ни на есть глупый.

Впрочем, думать он в этот момент мог не очень. Даже совсем не мог он думать.

– Здравствуйте, Герман, – сказала она. – Извините, что я вас побеспокоила.

Он так и не понимал, откуда вдруг ощущение такого счастья. Он ведь даже имя ее не сразу сумел вспомнить!

– Здравствуйте… – пробормотал он наконец. – Да нет, ничего… Какое же беспокойство! – И с идиотской любезностью предложил: – Вы садитесь, Ольга, садитесь.

Она села. Он тоже. Он не знал, что сказать: слишком велика была его оторопь. Она сказала сама:

– Я хотела вернуть вам плащи. И сапоги. И поэтому пришла к вам на работу, на Малый Ржевский. А там как раз шел обыск, насколько я поняла. И ваш адвокат объяснил мне, в чем дело. И разрешил пойти сюда с ним. Видимо, у него здесь какие-то связи, и меня пустили.

Чтобы Венедикт Аверин взял с собой в Матросскую Тишину какую-то незнакомую женщину, должно было произойти нечто экстраординарное. Впрочем, после того как он сам чуть сознание не потерял от счастья, эту женщину увидев, Герман не удивлялся уже никакой реакции на нее кого бы то ни было, в том числе и своего невозмутимого адвоката.

– Я очень рад вас видеть, – произнес он очередную глупую фразу. И, спохватившись, добавил: – То есть не здесь, конечно. Вообще. Просто так рад.

Она улыбнулась. От этого в ее глазах что-то засветилось. Ему стало интересно, что, и он еле удержался от того, чтобы положить руку ей на затылок, притянуть ее к себе поближе и рассмотреть этот свет в ее глазах получше.

– Я тому же рада, – сказала Ольга. И тут же воскликнула: – Ой, извините!

Она легко опережала его в бестолковых фразах. И к тому же казалось, что волосы у нее растрепанные. Он с каким-то совсем уж необъяснимым восторгом узнал эту особенность ее прически, которую заметил еще в тот раз, когда она привозила на велосипеде кошку. Тогда он присмотрелся повнимательнее – просто от привычки быть внимательным ко всему – и понял, что на самом деле они не растрепанные, а просто легкие, как солнечные нити. То есть это сейчас он так подумал – солнечные нити, – а тогда просто отметил про себя какую-то незначительную странность и тут же про это забыл.

– Венедикт Александрович по дороге рассказал мне подробно, – сказала Ольга. – Это все такая подлость, что у меня в такой ситуации, конечно, опустились бы руки. Но мне все-таки кажется, что вам не надо отчаиваться.

– Я стараюсь, – сказал он. – То есть совсем я не отчаиваюсь, что вы!

В эту минуту он был уверен, что это в самом деле так. Еще не хватало ему отчаиваться! Вот когда он в уссурийской тайге заблудился, притом по собственной дурацкой самонадеянности, тогда да, был повод для отчаяния. А сейчас-то что? Свет горит, тепло, с голоду не помрешь…

– Скажите, а можно вам передать еду? – спросила Ольга. – Здесь плохо кормят, конечно. У вас лицо осунулось.

– Разве? – удивился он.

– Да. Я запомнила, какое у вас раньше было лицо. Теперь совсем другое.

Во всем, что она говорила, как смотрела, было то, что называется не прямотой, а прямодушием. Он понял, что и с ней возможно говорить только так же, без обиняков. Да и времени для обиняков не было.

– Мне все равно, какая еда, я к любой привык, вы не беспокойтесь, – сказал Герман. – А что лицо… Так это просто меня глупые мысли одолевают. Одолевали.

Глядя на нее, он был уверен, что глупым мыслям его уже не одолеть. Вернее, тому не одолеть, что он условно назвал глупыми мыслями.

– Какие? – с интересом спросила она.

В ее голосе был вот именно живой интерес, а не праздное любопытство.

– Ну, зачем вам про глупые мысли слушать? – улыбнулся Герман.

– Тогда расскажите про умные, – попросила она и тоже улыбнулась.

Глаза ее от улыбки опять подсветились тем же прекрасным огоньком. Они были странного, неопределимого оттенка. Не серые и не карие, а какое-то чудесное соединение этих трудносоединимых цветов.

– Про умные?

В эту минуту в голове у Германа не было не то что умных – вообще никаких мыслей. Но прежние свои мысли он сразу же вспомнил, ведь она попросила.