4  

— Вам легко говорить, — заметил Фернандес. — Но жизнь в Соноре нелегкая штука. Наверно, там, откуда вы явились…

— Ясное дело, — вмешался Мигель, — в los Estados Unidos все богатые.

— …а у нас сложнее. Может, в вашей стране, senor, змеи не едят мышей, а птицы — змей. У вас, наверно, есть пища и вода для всех и человеку не надо драться, чтобы семья его выжила. У нас-то все не так просто.

Мигель кивнул.

— Мы тоже когда-нибудь станем братьями. И жить стараемся по божьим заветам, хоть это и нелегко, и тоже хотим быть хорошими. Только…

— Нельзя решать жизненные вопросы силой, — непререкаемо заявил Кетзалкотл. — Насилие — это зло. Помиритесь немедленно.

— А то вы нас уничтожите, — сказал Мигель. Он опять пожал плечами и взглянул на Фернандеса. — Ладно, senor. Доказательства у вас веские, против них уже не поспоришь. Al fin,[12] я согласен. Так что же нам делать?

Кетзалкотл повернулся к Фернандесу.

— Я тоже, сеньор, — со вздохом сказал тот. — Вы, конечно, правы. пусть будет мир.

— Пожмите друг другу руки. — Кетзалкотл просиял. — Поклянитесь в вечной дружбе. Мигель протянул руку. Фернандес крепко пожал ее. Они преглянулись с улыбкой.

— Видите, — сказал Кетзалкотл одобрительно. — Это совсем не трудно. Теперь вы друзья. оставайтесь друзьями. Он повернулся и пошел к своему летающему блюдцу. В гладком корпусе плавно открылась дверь. кетзалкотл обернулся. — Помните, я буду наблюдать за вами!

— Еще бы, — откликнулся Фернандес. — Adio's, senor.[13]

— Vaea con Dios[14] [15], — добавил Мигель.

Дверь закрылась за Кетзалкотлом, как будто ее и не было, летающее блюдце плавно поднялось в воздух и мгновение спустя исчезло, блеснув, как молния.

— Так я и думал, — сказал Мигель, — полетел в направлении los Estados Unidos.

Фернандес пожал плечами.

— Ведь был момент, когда я думал, что он скажет что-нибудь толковое. Он прямо напичкан всякой мудростью — это уж точно. Да, нелегкая штука жизнь.

— О, ему-то легко, — сказал Фернандес. — Но как он ни плох, он мой.

Разговаривая, он скручивал сигареты. Одну отдал Мигелю, другую закурил сам. Молча покурили и молча разошлись.

Мигель вернулся на холм к своему бурдюку. Он отпил большой глоток, крякнул от удовольствия и огляделся вокруг. Его нож, мачете и ружье были разбросаны по земле неподалеку. Он подобрал их и проверил, заряжено ли ружье. Потом осторожно выглянул из своего укрытия. Пуля врезалась в камень у самого его лица. Он тоже выстрелил. После этого наступило молчание. Мигель отпил еще глоток вина. Взгляд его упал на сорокопута: из клюва птицы торчал хвостик ящерицы. Возможно, тот самый сорокопут доедал ту же ящерицу. Мигель тихонько окликнул его:

— Senor Птица! Нехорошо уничтожать ящериц, очень нехорошо.

Сорокопут поглядел на него бисерным глазом и запрыгал прочь. Мигель поднял ружье.

— Перестаньте есть ящериц, senor Птица, или я убью вас.

Сорокопут бежал через линию прицела.

— Неужели вам непонятно? — ласково спросил Мигель. — Это же так просто.

Сорокопут остановился. Хвост ящерицы окончательно скрылся в его клюве.

— Вот то-то и оно, — сказал Мигель. — Как бы мне узнать, может ли сорокопут не есть ящериц и остаться в живых? Если узнаю — сообщу вам, amigo.[16] А пока идите с миром.

Он повернулся и снова направил ружье на ту сторону поляны.

Авессалом [17]

(перевод Н. Евдокимовой)


Джоэл Локк затемно вернулся из университета, где возглавлял кафедру психодинамики.

Он незаметно проскользнул в дом через боковую дверь и остановился, прислушиваясь, — высокий сорокалетний человек со стиснутыми губами; в уголках его рта затаилась язвительная усмешка, серые глаза были мрачны. До него донеслось гудение преципитрона. Это означало, что экономка Эбигейл Шулер занята своим делом.

С едва заметной улыбкой Локк повернулся к нише, открывшейся в стене при его приближении. Гравилифт бесшумно поднял его на второй этаж. Наверху Локк передвигался с удивительной осторожностью. Он сразу подошел к последней двери в коридоре и остановился перед ней, опустив голову, с невидящими глазами. Ничего не было слышно. Чуть погодя он открыл дверь и шагнул в комнату. Мгновенно его вновь пронизало, пригвоздило к месту ощущение неуверенности. Однако он не поддался этому ощущению, только еще крепче стиснул зубы и стал оглядываться по сторонам, мысленно приказывал себе не волноваться.

  4  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×