Гадание при свечах

Марина вспоминала каждую мелочь, незримо связывавшую ее с Алексеем, и понимала, что мелочей просто нет…

Глаза его – она смотрела в них, как будто к мокрой земле прикасалась, и душа ее успокаивалась в их могучей тишине.

Руки его с едва ощутимым следом мозолей – как она могла не чувствовать нежности в их прикосновениях, нежности скрытой и робкой, которую сам он не решался в себе разбудить по-настоящему?

И та ночь, которая повергла ее в такое смятение!.. Она не понимала, что за волны пробегают по его лицу, сотрясают его тело, – как можно было не понимать?

Марина металась по Парижу, оказываясь то в одной его части, то в другой – не такой уж, значит, он был большой! – и нигде не могла найти успокоения.

Она даже усталости не ощущала, хотя ничего не ела и почти не присела за день. Она просто не могла выдержать неподвижности: ей казалось, что в неподвижности время течет еще медленнее.

У подножия Монмартра она очутилась, когда город уже был окутан тьмой и церковь Сакре-Кер сияла в вечерней высоте.

И вдруг, увидев это сияние на вершине холма, Марина почувствовала: все вернется. Это было удивительное по своей необъяснимости чувство! Откуда оно появилось вдруг, после целого дня отчаяния, бестолковой беготни, одиночества?

Купол Сакре-Кер светился, венчая вечерний Монмартр, и Марина потянулась к нему как завороженная.

Она поднялась вверх на фуникулере и оказалась в самом средоточии Монмартра – гуляющего, смеющегося, счастливого. Бесчисленные кафе сияли и звенели веселой музыкой, уличные комедианты кого-то изображали прямо посреди мостовой, и многочисленные зрители покатывались со смеху.

Париж ласково принимал ее в себя – туда, где не могло быть чужих, где всем находилось место и обещалось счастье.

Марина наконец присела за столик у входа в кафе, прямо под вывеской в манере Тулуз-Лотрека, с изображением полуобнаженной женщины. Веселый официант принес ей блюдо с непонятным названием крепс, оказавшееся просто горячим блином с ветчиной, и сидр, от которого голова у нее мгновенно закружилась.

Последние свои полчаса в Париже Марина слушала уличных джазистов, так же ненадолго, как она, присевших у этого кафе и наигрывающих свои непредсказуемые мелодии.

Потом она сбежала вниз с холма по бесчисленным лесенкам и улочкам, пробираясь сквозь яркую толпу. И, не в силах больше разбираться в сплетениях станций и переходов метро, остановила такси на Пляс Пигаль.

Глава 17

Современного, прозрачного великолепия аэропорта Орли она уже вовсе не заметила. Это была досадная помеха, еще одна отсрочка на ее пути, не более.

Марина больше не думала о городах – ни о Москве, ни о Париже. Она ждала той минуты, когда увидит Алексея, и вся ее душа перелилась в ожидание.

В Шереметьеве Марине пришлось долго стоять в очереди к телефону. Когда она набрала наконец номер, гудки, один за другим звучащие в трубке, показались ей бесконечными.

Она не слышала ничего, кроме этих бесцельных гудков, и чувствовала, что каждый из них ужасом отдается в сердце. Номер мобильного телефона отозвался нежным автоматическим голосом и сообщил, что абонент недоступен.

– Девушка, такси берем? – подскочили к ней сразу несколько водителей; ключи, которые зазывно крутились на их указательных пальцах, показались Марине огненными колесами. – Шестьдесят баксов – и в любую точку Москвы!

Все что угодно могла она себе представить – но не его молчание, не эти мертвые гудки…

Огни Ленинградского шоссе мелькали за окном машины, и Марине казалось, что они начинают гудеть, звенеть, что сам воздух звенит и гудит, впиваясь в нее мелкими иголками.

В глазах у нее потемнело, сознание стало мутиться. Она судорожно повернула какую-то ручку, почувствовала, как ветер врывается в кабину.

И тут же увидела его – так ясно, словно он стоял в десяти шагах! Стоял под высоким берегом реки, у плавной излучины. Отвернувшись стоял, и она видела только его плечи, его склоненную голову…

Ей показалось, он сейчас обернется, она вздрогнула от единственного желания – увидеть его лицо! И тут же порыв ветра ударил ей в глаза, и все исчезло.

– Приехали, девушка, – бодро объявил шофер. – Патриаршие, как заказывали.

Его не было в квартире у Никитских Ворот, это она знала. Его не было и в доме на Патриарших – и она не понимала, зачем поднимается по лестнице, открывает дверь.

Где этот высокий берег, где речная излучина, обернется ли он к ней когда-нибудь, или так и останется ей только мучение невозвратимых воспоминаний?..