Расколотые сны

***

– Как забавно, – заметила Эшли, оглядывая посетителей, заполнивших ресторан.

– Что именно?

– Все эти люди совершенно не отличаются от тех, с кем я вижусь в больнице.

– На самом деле это именно так и есть, Эшли. У каждого свои проблемы. Разница лишь в том, что пациенты лечебницы не в силах справиться с ними сами. Им нужна наша помощь.

– А я и представления не имела ни о каких проблемах до тех пор, как… Словом, вам и без того все известно.

– А знаете, почему так получилось, Эшли? Вы старались их затолкать поглубже и отрешиться от всего, запрятать голову в песок, как страус. В той или иной степени это присуще всем людям.

И, намеренно переменив тему, осведомился:

– Ну как стейк?

– Спасибо, превосходно.

***

С той поры у доктора Келлера вошло в привычку раз в неделю обязательно приглашать Эшли на обед или ужин. Они успели перебывать во многих местных ресторанчиках, уютных и чистеньких, с национальной кухней. До сих пор ни Тони, ни Алетт не осмелились показаться.

Как– то Гилберт повез свою пациентку на танцы в небольшой ночной клуб с прекрасным оркестром. Они много смеялись, шутили, совершенно забыв о том, что придется возвращаться в тоскливый и размеренный больничный обиход. В эту минуту они были просто людьми. Веселыми, нарядными, беззаботными.

– Вам здесь нравится? – осторожно спросил Гилберт.

– Очень! Я ужасно вам благодарна. Знаете, вы совершенно не похожи на других докторов.

– Они не танцуют?

– Вы понимаете, о чем я.

Он чуть прижал ее к себе, и оба остро ощутили важность и значимость момента. Роковые слова уже были готовы сорваться с языка Келлера. Но какое он имеет право? Кто он для Эшли?

"Это очень опасно для вас, Гилберт. Остерегитесь…”

Глава 25

– Не втирай мне очки, доки! Я прекрасно знаю, чего ты добиваешься! Хочешь, чтобы эта идиотка Эшли посчитала тебя своим другом?

– Я и есть ее друг, Тони. Так же, как и ваш.

– Врешь! По-твоему, на ней клином свет сошелся, а я – так, жалкое ничтожество!

– Ошибаетесь, Тони. Я уважаю вас и Алетт не меньше, чем Эшли. Вы все для меня одинаково дороги.

– Это правда?

– Честное слово. И кроме того, я не могу забыть, как прекрасно вы поете. И, должно быть, играете?

– На пианино.

– Если я договорюсь о том, чтобы вам разрешили воспользоваться фортепьяно в комнате отдыха, вы не откажетесь нам спеть?

– Возможно, – с деланным безразличием бросила Тони, хотя в голосе явно звучали взволнованные нотки.

– В таком случае буду счастлив поскорее услышать вас, – улыбнулся Гилберт. – Можете считать этот инструмент своим.

– Спасибо, – коротко ответила Тони. Верный своему слову, Гилберт добился, чтобы Тони позволили проводить ежедневно один час в комнате отдыха. Вначале девушка пыталась закрывать дверь, но любопытство остальных пациентов оказалось сильнее. Вскоре Тони начала давать настоящие концерты, и в благодарной публике не было недостатка.

Доктор Луисон одобрил попытки Келлера достучаться до больной и даже осведомился, как быть с Алетт.

– Я хочу, чтобы она проводила побольше времени в саду, за мольбертом. Конечно, за ней будут постоянно наблюдать, но, думаю, для нее это окажется неплохой терапией, – объяснил Келлер.

Но Алетт наотрез отказалась взять в руки кисти. Как-то на очередном сеансе доктор Келлер заметил:

– Вы совсем забросили краски, Алетт! Жаль, что такой талант, как у вас, пропадает втуне. Вы такая одаренная художница!

– Возможно.

«Откуда тебе знать, кретин?!»

– Разве вам не нравится рисовать?

– Нравится.

– Почему же не хотите меня порадовать?

– Потому что совершенно бездарна. “Да, отцепись же наконец!"

– Кто вам это сказал?

– Моя…, моя мать.

– Мы еще не разговаривали о вашей матери. Хотите рассказать мне о ней?

– Нечего рассказывать.

– Она трагически погибла, верно?

– Да, – неохотно буркнула Алетт после долгой паузы, – авария.

Но завтра она начала рисовать. Ей нравилось сидеть в цветущем саду, а стоило притронуться кистью к холсту, как она обо всем забывала. Иногда вокруг собирались пациенты и восторженно переговаривались голосами всех цветов радуги.

– Ваши картины должны висеть в галерее. Черный.

– Эта картина чудо как хороша. Желтый.

– Где вы учились? Черный.

– Не могли бы вы когда-нибудь написать мой портрет?

Оранжевый.

– Хотелось бы мне обладать хоть сотой долей таких способностей.