Дорога воспоминаний. Сборник научно-фантастических произведений

Теперь этот день пришел для человека.

И скоро на какой-то дальней звезде мы увидим потомков неведомых скульпторов. И тогда мы встретимся не с загадкой каменной улыбки, а с дружеской теплой улыбкой живых губ.

Ничто еще не кончено.

Наоборот: ничто еще и не начиналось».

— Эта последняя фраза потрясла меня: «Ничто еще и не начиналось». Ты веришь в это и сейчас?

— Да, я верю в это и сейчас — больше, чем когда-либо.

— Несмотря на твои ошибки?

— Несмотря на мои ошибки… Видишь ли, когда я писал мою книгу, я все еще исходил из совершенно ложной предпосылки. Но вывод остается правильным. Я знаю. Ты в это не веришь?

— Нет, отец, я верю в это. Я прочел твою книгу три года назад. Это тот экземпляр, который ты прислал маме. На нем есть надпись.

— Да, на нем есть надпись… «Элен, замкнутой улыбке из плоти, — разглагольствования о каменной улыбке, которая обещает нам другие улыбки из плоти — открытые». Несколько напыщенно. Я всегда любил громкие фразы. Это один из моих пороков.

— Твоя книга прекрасна. Она мне очень поправилась. И маме она тоже очень понравилась. Несмотря на надпись…

— Да, я знаю. Она прислала мне потом письмо…

«Дорогой Фостер!

Читая твою книгу, я вспоминала о юноше, которого знала когда-то и который говорил мне о звездах — одновременно и близких, и далеких. Этот юноша, так же как и звезды, и близок, и далек. Но для меня…»

— Н что ты сказал?

— Ничего. Я ничего не сказал.

— Да, конечно. История каменного лица закончена…

— Закончена? О нет. Надо еще рассказать тебе о самом главном — о разрушении мечты из камня и о воссоздании истины. Я опять повторяю: истина важнее мечты.

— Я помню. Генри…

— Генри. Как-то раз он пригласил меня в свою лабораторию. Это было через два или три месяца после выхода моей книги. Генри была передана на хранение статуя. Он сказал, что раскрыл ее секрет. Управление НАСА больше не интересовалось каменным лицом и отдало его ему. Генри изучил структуру веперианского песчаника. Он мне объяснил. Песчаник — это хрупкий агломерат кварца, скрепленного кремнем. Это твердый камень, но он легко поддастся эрозии, особенно если подвергать его постоянной бомбардировке песком, который несется со скоростью триста километров в час. Но ты же знаешь все это…

— Я знаю.

— Генри сказал мне, что скульптура, несомненно, не могла сохраняться тысячелетиями в условиях, которые царят в туннеле Форсайта; что моя теория о внеземных скульптурах нереальна. И он сказал мне, что знает, как возникло это лицо. Он показал мне блок красного песчаника, похожий на тот, из которого было высечено лицо. Он сказал мне, что определил и воспроизвел расположение молекул того каменного столба, из которого была изваяна статуя, — со всеми неправильностями структуры, то есть точно так же располагая более твердые, более устойчивые против эрозии части. Я понял не сразу. Тогда Генри поместил блок в специальную камеру и подверг его бомбардировке песком, несущимся со скоростью пятнадцать тысяч километров в час. Бомбардировка длилась полчаса.

— И в конце этого получаса…

— И в конце этого получаса у него было второе каменное лицо.

— И что ты думал тогда?

— Я не знаю, Дик. Я правда не знаю. Позже я сказал себе: хорошо, что некоторые люди — открыватели истин, и так же хорошо, что другие гонятся за мечтой. Но видишь ли, как я тебе уже говорил, эта истина не уничтожила мою мечту. Она только заставила ее отступить, удлинить свой путь настолько, что он потерялся в бесконечности. Это было неважно.

— Однако Генри восторжествовал…

— Над чем? Он не восторжествовал, Дик. Наука скромна. Она скромнее воображения.

— Но ведь были опять статьи и конференции. И теперь ты оказался жертвой.

— В очень малой мере, Дик, очень малой. Каменное лицо уже давно было забыто. Оставалось только любопытство. И в сущности, я оказался жертвой только в представлении твоей матери. Этого она мне никогда не простила. А может быть, не простила и Генри. Я не знаю… Я не хочу знать. Это — прошлое.

— А прошлое тебя не интересует?

— Нет. Меня интересует только будущее.

Высокий, худой, слегка сгорбленный человек с залысинами на лбу и длинными седыми волосами, ниспадающими на шею, встал с кресла и подошел к окну. Снаружи была ночь. Над огнями Манхэттена небо было затянуто дымкой смога, которая давно уже становилось все гуще и гуще. Но за удушливыми миазмами, поднимающимися от бесконечных пространств всепожирающего города, все-таки слабо поблескивала горстка далеких звезд. Высокий, слегка сгорбленный человек долго смотрел на ати таинственные, подмигивающие, полузабытые искры. В его ушах звучали слова, которые много лет назад сказал ему Генри Сандерс…