Тюрьма, зачем сгубила ты меня?

– Да, мне говорили, – обреченно кивнул Карцев.

Он был из породы крепких на вид мужиков, способных противостоять слабым, но ломающихся под натиском сильных.

– Я, конечно, могу перевести Михалева в другую камеру, но это вас не спасет.

– Я понимаю.

– Можно запереть вас в одиночную камеру под особый надзор. Поверьте, уголовники на рожон лезть не станут. Но вы можете заболеть, вас переведут в санчасть, там все и может случиться… Если не получится здесь, то вас достанут на этапе или в зоне…

– Вы же говорили, что я здесь останусь.

– Если говорил, значит, останетесь. Но ведь рано или поздно вы окажетесь на воле. А у воров и на воле власть. И девятьсот тысяч – очень большие деньги для того, чтобы оставить вас в покое… К тому же у вас на воле осталась жена, они могут начать с нее…

– Этого я и боюсь.

– Да, бояться надо. Но не стоит отчаиваться.

– Я не отчаиваюсь, – тяжко вздохнул Карцев. – Просто обидно…

– Обидно не обидно, но долг нужно отдавать. Если, конечно, хотите спокойно жить.

– Или вообще жить… Но девятьсот тысяч! Вы хоть представляете себе, какие это деньги?

– Представляю. Мне лет десять нужно работать.

– Мне – меньше, но все равно накладно…

– Боюсь, что с деньгами вам помочь не могу. Изолировать от уголовной среды – пожалуйста, а в остальном – увы… Кстати, насколько я знаю, ваша жена работает в банке.

– Уже нет, – сокрушенно мотнул головой Карцев. – Хотел, чтобы она уволилась. Когда хорошо все было, хотел. Так она заявление написать не успела. Но на работе не осталась. Попросили по собственному желанию. Из-за меня. Меня же обвиняют в убийстве сотрудницы ее отдела. Я как бы скомпрометировал ее. Вот ее и попросили… Ничего, я дачу продам. Жена в курсе, вроде бы и покупателей уже нашла, и связи у нас в регистратуре… Лишь бы только не подвела…

– А срок – неделя?

– Уже меньше. Четыре дня осталось.

– Ничего, если к сроку не успеете, я Михалева на разговор вызову. Продлит он вам срок…

– Хоть на этом спасибо.

– Да, Георгий Степанович, попали вы в ситуацию…

– И в тюрьму попал, и в ситуацию вляпался… Деньги-то я отдам, а от убийства как откреститься?

– Боюсь, что этот вопрос не ко мне.

Конвоир увел Карцева, но после него осталось тягостное ощущение. И дело не в том, что этот арестант не вызывал симпатий в душе Сизова. Слишком много денег проиграл Карцев. Плохо работала тюремная оперчасть. Где-то недоработал Андрей, где-то недосмотрел. Вроде бы и подсказал Карцеву, что Федя Скачок – опасный рецидивист. Но, видимо, слабой была эта подсказка…

А Федя Скачок – хорош. В карты играть он мог как любой каторжанин с большим стажем, и мухлевать умел. Но раскрутить сокамерника на столь огромную сумму… Или Карцев повел себя как последний лох, или Федя большой спец в карточных играх… Так или иначе, но Карцеву не позавидуешь…

Что-то подсказывало Андрею, что не сможет должник отдать все деньги в срок. Поэтому на следующий день он вызвал к себе в кабинет смотрящего из двести двадцать шестой камеры.

Федя не гнал волну, не бросал пальцы веером. Поздоровался со сдержанной вежливостью, дождался, когда начальник оперчасти предложит ему присесть.

Андрей выложил на стол пачку сигарет.

– Можешь закурить.

– Благодарствую, начальник, у меня свои, – без дешевого апломба, но с достоинством ответил Михалев.

Андрей внимательно смотрел на него. Крупной комплекции мужчина. Простосердечный с виду, но опасный изнутри. Не был он похож на махрового уголовника, обладал располагающей внешностью. На этом он и поймал Карцева.

– Хорошо живешь, если свои, – пристально глядя на Михалева, одними губами криво усмехнулся Сизов.

– Да не жалуюсь.

– Снабженец, говорят, у вас неплохой появился.

– Снабженец? – изобразил удивление Федя.

– Мужик куражный. Так понятней?

– Это вы про Гошу, начальник? – широко улыбнулся Михалев.

Он был старше Сизова, но избегал обращаться к нему на «ты». Осторожничал, не желая будить лихо.

– Значит, понял, о чем я… Жирных кабанчиков ему с воли засылают?

– Кабанчиков? Ну да, жирные дачки, не вопрос.

– И он с вами делится?

– Так у нас же один стол, начальник, как не делиться?

– Если посылки жирные, значит, и деньги у мужика водятся.

– Это вы к чему? – насторожился Скачок.

– К тому, что развел ты лоха. На девятьсот тысяч рублей.

– И какая ж курва донести успела? – вскинулся Михалев.